не сумела создать свой. Вначале большевики хотели уничтожить семью как пережиток прошлого. Потом бессчетное количество крепких мужчин выполола война. А социалистические отношения окончательно лишили мужика инициативы хозяина. Оттого в семьях наших поселились ссоры, измены, разводы и вечный бардак. Мужчина заучил лишь то, что женщина должна его бояться. Но разве в этом суть семейного счастья? Разве можно построить счастье на страхе? Женщины интуитивно ищут силу, но в наших мужиках ее не воспитали. Наши дамы в большинстве своем существа от природы слабые, они не могут по-мужски логично объяснить, описать эту беду. Они могут только реагировать. Кто-то истерит. Кто-то уходит. Кто-то, наплевав на свою женственность, превращается в мужика. Конечно, это не решение, это бегство. Но самое страшное заключается в том, что решения у этой проблемы нет, поскольку роль сильного мужчина должен был впитать с детства. А как себя переделать, если он уже вырос, уже отлит в болванку? Он же теперь слаб, истеричен, он бросить курить не может! Да еще знать бы, куда идти, что чувствовать, что переживать? От природы задумано так, что мужик – это не тот, кто грохает кулаком по столу, а жена перепуганно соглашается. Это тот, кто контролирует все. Это щит семьи, это скала, это уверенность. Это тот, кто всегда в курсе, кто решает, как поступить. Мужик – это не роль, не игра, не поза. Это не понты пацанские, как сейчас говорят. Это состояние души. Это не бицепсы. Это внутренняя сила, а дает ее правильная мужская любовь. Это особая любовь. Не та, когда «ты должна, потому что я прав»… Это любовь, которая: «я дам», «я спасу», «я помогу», «ты сегодня оденься, а то холодно». Я люблю, – это значит я прикрою, я научу, я помогу, я убаюкаю. Я посуду помою, если угодно, чтобы тебе было легче. Я отдам, потому что имею. Имею, потому что у меня есть сила отдать. Такая трудовая любовь не кончается, а только увеличивается. Тогда жена сама хочет быть слабой, жертвенной, доброй. Она более интуитивна, и поэтому она проще чувствует то, как правильно жить. Тогда в ее непростой голове наступает покой.
– Браво! – снова захлопала Люда. – Отлично сказано.
– Золотые слова! Возьми! – Степан вновь достал откуда-то стодолларовую купюру.
– Ты что, купить меня хочешь? – недовольно поморщился Иван Петрович.
– Петрович, ты что? Я не покупаю. Я оцениваю, – рассмеялся Степан.
– А, ну тогда ладно. – Иван Петрович взял купюру, потер пальцами рифленый профиль американского президента. – Мы оформим ее как взнос в фонд мирового благоденствия. Я по миру поездил. В Европе – не только молодежь, там даже старики за ручку держатся. Глазу приятно. У них хоть форма сохранилась, а у нас и этого нет. А вот на Кавказе – там все эти родо-племенные отношения расписаны с пеленок. По ним этот каток не прокатился. Мужики – это мужики. Бабы – бабы. Каждый знает свою роль и дорожит этим вечным порядком, воспринимая любое новшество как ересь, как опасное стремление к хаосу, к разрушению. Они сохранили это. Мы их уважаем не за высокую культуру, не за науку, не за живопись. Мы их уважаем за неизвращенную природу отношений. А у нас… Превратили семью в… в… в вертеп! Одни растут без отцов, простите, ссыкунами. Боятся всего на свете, и только улица вместо отца. А улица бывает разной. Она может воспитать, а может и убить, искалечить, посадить, превратить в морального урода. В других семьях мужики пьют, бьют жен да порют своих детей. И те вырастают тупыми, озлобленными урками. А потом ловят тех, кто послабее, и бьют, вымещая все обиды, самоутверждаясь. А этой идиотской войны не было бы, если бы не…
– Хорошо залил, Петрович, – сказал Федор. – Я не знаю, как там было. Может, раньше и бананы на березах росли. Но вот скажи, если все уже поломано, то вот нам что делать? Разве не нужно учить наших поломанных баб? У них же тоже все набекрень. Бабу нужно учить, иначе она не будет тебя уважать. Она же баба.
– Согласен, – неожиданно проговорил Иван Петрович. – Но только ту бабу, которая сидит в тебе. Вот ее-то и нужно бить, причем лупить беспощадно.
– О! – восхищенно сказал Степан.
– Ты на что намекаешь? – Федор снова сжал кулаки.
Иван Петрович смерил его взглядом, выдержал паузу.
– Ты, Федор, не кипятись. Старших уважать нужно.
– Да я так… – Федор тут же смягчился.
– Но я понимаю, о чем ты, – продолжал Иван Петрович. – Есть такие бабы, которым мозги можно вправить только кулаком. Что это за бабы?
– Что за бабы? – вопрошал Степан.
– Те, у которых опять-таки не было нормального отца. Такая баба интуитивно ищет мужественность, но не понимает, что это такое и какая она должна быть. У нее нет ее образца, поскольку в детстве не было примера уверенной отцовской защиты, крепкого плеча. Она видела только грубость и хамство. И она находит грубость, убеждая себя в том, что это и есть мужественность. «Бьет – значит любит»: вы слышали что-либо дебильнее? Конечно, пофигизм хуже боли, но разве это норма?
– Лана, харош грузить, Петрович. Выпей, – сказал Федор.
Иван Петрович выпил и сказал:
– Дама и господа, я закругляюсь. Людочка, простите нас, мужиков. Хотя и не мы, мужчины, в этом виноваты. Возможно, когда-то мы научим этому своих детей, как-то восстановим нашу мужскую роль. Мы будем стараться, и просим вас терпеть и любить. Не лично вас, но в вашем лице… Всех женщин. И от имени… Всех мужчин…
– Спасибо! – Люда опустила глаза.
– А пойдемте гулять! – вдруг закричал Степан. Ему уже давно не сиделось на месте.
Пошатываясь, они всей компанией вышли из кафе. На их пути оказалась большая лужа.
– О, сейчас фокус покажу! – Степан указал пальцем в ее центр. – Смотрите! Здесь два мира. Это небо. Это то, куда мы уйдем.
Все глянули вниз, в лужу, где качались черные, на фоне фонаря, силуэты.
– А море – это откуда мы вышли! – заорал Степан, и прыгнул в самый центр лужи, обдав всех волной теплых, пахнущих асфальтом брызг.
Всем стало весело. Хохоча и вытираясь, компания двинулась по полутемной аллее.
– Петровича забыли! – Монгол обернулся и пошел назад.
Ивана Петровича как-то вдруг резко развезло. Шатаясь, он добрел до ближайшего фонаря, облокотился, чтобы отряхнуть штанину, чуть не упал. Монгол успел подхватить его под локоть, усадил на скамейку.
– Догоняйте! – остальные медленно двинулись дальше.
– Петрович, пойдешь? – Монгол без интереса глянул вслед удаляющейся компании. Ему не хотелось бежать следом. К тому же новый знакомый своей недавней
