Помню Франца Иосифовича – бывшего редактора одного из журналов ЦК ВКП(б); он был всегда задумчивый, малоразговорчивый. Пивковский – бывший командир Красноярского полка – рассказывал о наших героях войны и о военных манёврах.
Леонид Симонович рассказывал, как очутился на Колыме. До революции он окончил Академию Генерального штаба, служил сначала в царской армии, а в 1917 году перешёл в Красную армию. Сначала работал в Генеральном штабе, затем стал советским военным атташе в США. Однажды он получил телеграмму из Москвы за подписью Ворошилова. Ему было предписано срочно явиться на совещание в Кремль. А жил он в Америке один, жена и дочери оставались в Москве. Он с радостью поехал домой в надежде встретиться с родными. Летел самолётом до Осло, а оттуда – в Ленинград. Из Ленинграда поездом до Москвы. Домой не успел заехать, с вокзала поехал прямо в Кремль. Там шло совещание, на котором присутствовали Сталин, Ворошилов, Молотов, Будённый и все высшие военачальники. Выступили Ворошилов и Молотов. Ворошилов сказал, что в мире группируются две силы, одна – Германия, Италия и Япония, и вторая – Америка, Англия и Франция. Советский Союз должен сделать выбор, с кем быть: с Германией или с Америкой. Выступил Молотов, который только что вернулся из Берлина, где у него были переговоры с министром иностранных дел Германии Риббентропом. По словам Молотова, германское руководство предлагает СССР передел мира, Гитлер хочет создать Соединённые Штаты Европы.
Всем присутствующим на совещании велели готовиться к выступлению, установили регламент и объявили перерыв. После стали выступать по очереди. Многие высказывались против дружбы с Германией. Выступил и Ваксман. Сказал, что Америка, Англия и Франция экономически сильнее и внушают больше доверия. Германии и Японии нужны новые территории, и ещё неизвестно, в какую сторону они будут расширять свои владения. В заключение сказал, что дружить нужно с Америкой.
На этом совещании не было принято никакого решения. Ворошилов закрыл собрание, и все разошлись. При выходе из Кремля Ваксману предъявили ордер на арест. Его и ещё пятерых, которые выступали против сближения с Германией, посадили в «чёрный ворон» и увезли на Таганку. Там предъявили обвинение по пятьдесят восьмой статье, два раза вызывали к следователю и предлагали подписать протокол допроса. Он оба раза отказался.
В начале войны некоторых военных этапировали в магаданскую тюрьму, в их число попал и Ваксман. Так он оказался на Колыме.
В тот день Леонид Симонович заболел – стало плохо с сердцем. Его оставили в бараке вместо дневального. А вечером его увели под конвоем. Ваксман увидел меня, приостановился, обнял и сказал:
– Илья, куда меня повезут, я не знаю. Если останешься в живых, съезди в Москву, расскажи всё, что знаешь…
И назвал свой домашний адрес.
После освобождения в 1949 году я съездил в Москву, разыскал квартиру Леонида Симоновича, но дома никого не застал. Соседи сказали, что жена Ваксмана тоже была арестована и где она, никто не знает. Обе дочери вышли замуж и куда-то уехали. Сам Ваксман не вернулся.
Мы жили в «командировке» на берегу реки Дебин. Рядом проходило главное колымское шоссе, по которому возили грузы и этапировали заключённых. Однажды ночью в барак ворвалась охрана и произвела обыск. Перевернули всё вверх дном, но ничего не нашли. Перед уходом вскрыли пол около железной печки напротив меня и нашли под полом четыре килограмма муки, завёрнутые в тряпку. Забрали меня, моего соседа и ещё двоих с другой стороны прохода.
Чья это мука и кто её спрятал, мы не знали. На допросе нас избили, подвели к берегу реки и загнали прикладами в ледяную воду (как раз был ледоход). Стоим по пояс в воде, льдины толкают в бока, стоять невозможно. Винтовки нацелены на нас, начальник охраны кричит: «Чья мука? Кто спрятал?» Отвечаем, что муки у нас никогда не было и нет. Кто спрятал, мы не знаем. Нам не верят. Кричат: «Не признаетесь, будем стрелять!» Нас лихорадит, схватывают судороги, с трудом держимся на ногах, некоторые стали падать, тонуть. Только тогда нам приказали выходить из воды. Вышли, стоим: дрожим, зубы стучат, говорить не можем. Нас повели и закрыли в карцер. Я всю ночь прыгал на одном месте, немного согрелся, и это спасло меня от воспаления лёгких. Днём приехали начальник лагеря и фельдшер. Нас выпустили, измерили температуру. Двоих увезли в лагерь, в стационар. Одного спасли, а второй умер от воспаления лёгких.
Позже мы узнали: наши же уголовники ночью вышли на дорогу, и один из них незаметно заскочил на подъёме в кузов машины и сбросил мешок с мукой. Мешок они где-то спрятали, немного муки принесли в барак и положили под пол. Потом втихомолку стряпали лепёшки и сами ели, ни с кем не делясь.
* * *
На второе лето нас, группу осуждённых по пятьдесят восьмой статье, отправили километров за сто от лагеря на берег Колымы собирать ягоды для витаминной фабрики. Помню, там была красивая и богатая природа, местами очень похожая на природу средней полосы России. По берегам Колымы росли ива, черёмуха, рябина, берёза. Острова были полны шиповника, малины, дикого лука. Наша палатка стояла на берегу речки, впадающей в Колыму. Неподалёку располагался женский лагерь, входивший в совхоз «Эльген». В трёх его отделениях работало пятнадцать тысяч заключённых-женщин. Они заготавливали дрова, разрабатывали торф и целину, на которой сеяли овёс и ячмень, выращивали редис, картофель, капусту, брюкву. Лето было хотя и тёплое, но короткое, поэтому ничего не созревало. Не зря поётся в песне о том, что на Колыме «девять месяцев зима, остальное лето». Но и такие овощи, иногда с листьями и корнями, были позарез нужны для многочисленных лагерей. Женщины были со всех концов Советского Союза, старые и молодые. Среди них жёны бывших военных, партийных работников, учителя, врачи, артистки и рядовые колхозницы. Все они были осуждены по пятьдесят восьмой статье. Узнал я об этом так.
Как-то возвращался с сопки с полной корзиной брусники, подошёл к опушке леса, вижу – навстречу выходят две девушки. Остановились, с удивлением смотрят на меня, а я на них.
– Здравствуйте, – опомнился я. – Откуда вы?
– А вы откуда? – прозвучало в ответ.
Я объяснил как мог.
– Вы можете сократить дорогу, – сказали они. – Идите через нашу поляну. Пойдёмте, мы покажем тропинку.
Мы вышли на большую поляну, на которой заключённые-женщины убирали сено. Увидев меня, они перестали работать, оглянулись по сторонам. Одна, стоявшая чуть дальше, громко сказала:
– Ага, патруль!
Агой звали одну из девушек, что привела меня на поляну. Она крикнула
