class="v">Работают прилежно день-деньской,
Изнемогая, с горечью в душе,
С отравой увядания в крови.
В нашей мемуарной литературе мы находим описания, дающие яркое представление о «свит-шопах». Одно из них принадлежит человеку, на которого можно вполне положиться, ибо он сам проделал этот крестный путь, будучи одним из первых иммигрантов в эпоху массового переселения:
«Свит-шоп» — пишет он — это и фабрика, и жилье; там живет хозяин со своей семьей. Первая комната и кухня служат мастерской; семья проводит ночи в темной спальне. В первой комнате стоят швейные машины, на которых работают «оперейторы». Стулья, расставленные вдоль стен, предназначены для «бейстеров», а на полу, посредине комнаты, в пыли и грязи валяются большие тюки материалов. На этих мягких тюках восседают, так называемые, «финишерки»; из их рук выходят в готовом виде пальто, юбки, брюки и другие части одежды. Потом они сдают работу гладильщикам: это по большей части старики; они греют свои утюги и при свете газовой лампочки гладят на досках готовое платье. Нередко хозяин, взявший подряд, по утрам смазывает керосином столы, за которыми работают «финишерки», чтобы девушки не держали на столе еду. Вообще, хозяева постоянно изощряются в придумывании новых пакостей. Неожиданно отдается приказ, чтобы отныне «оперейторы» сами таскали наверх тяжелые тюки товара, которые привозились из склада. В другой фабрике рабочим неожиданно объявляют, что уплата жалованья будет производиться не в конце каждой недели, как это было заведено, а раз в две недели. Размер заработной платы зависит тоже от усмотрения хозяина. Владельцы «свит-шоп» — по большей части невежественные и грубые люди, которые как пиявки сосут кровь своих братьев и сестер, приехавших за счастьем в богатую Америку».
Никто до сих пор не потрудился собрать статистические данные о жертвах потогонной системы, безвременно сошедших в могилу. Не подлежит сомнению, что были десятки тысяч таких жертв.
В эти тяжелые годы еврейские рабочие еще не были организованы, среди них не было никаких профессиональных организаций. Но и в эти годы уже делались попытки борьбы с эксплуатацией, и это в конце концов подготовило почву для профессиональных союзов, которые приобрели доверие рабочих. С момента их возникновения борьба ведется организованно, и стачки приобретают такой характер, что даже самые закоренелые скептики должны были убедиться в существовании сплоченных кадров, готовых самоотверженно защищать интересы рабочих. Люди рисковали жизнью при пикетировании; и стар и млад дружно маршировали, не зная страха. Стачки следовали одна за другой, и в конце концов рабочие добились отмены «свит-шопов».
Главную роль в этом движении играли выходцы из России, уже начавшие понемногу осваиваться с Америкой. Среди них наряду с людьми физического труда были молодые пионеры-интеллигенты из группы «Ам-йлом». Благодаря их усилиям, из среды людей, работавших иглой, выросли с годами две такие могущественные и влиятельные организации, как Amalgamated Clothing Workers Union и International Ladies Garment Workers Union.
Одним из основателей и главных деятелей «Амалгамейтед» был Сидней Гилман; после его смерти это место занял Яков Потофский. Среди людей, стоящих во главе «Интернешнл», большую роль играли Беньямин Шлезингер и Морис Зигман. А если «Интернешнл» стал могущественной организацией и добился такого влияния, о каком не могли мечтать его основатели, он обязан этим прежде всего Давиду Дубинскому, который еще в ранние годы заплатил ссылкой в Сибирь за свою революционную деятельность. Это было в 1908 г., но Дубинский до сих пор сохранил живые воспоминания о том времени, когда его душой владел подлинный энтузиазм — этот энтузиазм, по его словам, помог ему впоследствии в его работе в американском рабочем движении.
5
Существенно отметить одну бытовую особенность описываемой нами эпохи: жители еврейских кварталов Нью-Йорка и других больших городов проводили обычно часы досуга на улице; в рабочей среде понятие «дом» было фикцией; считалось, что в жилом помещении каждая пядь должна быть использована в практических целях. Люди зарабатывали гроши, детей надо было обуть и одеть, взносы за купленную в рассрочку мебель необходимо было уплачивать вовремя, иначе фирма имела право ее отобрать. Вдобавок каждый эмигрант считал своим долгом копить деньги на «шифскарту» для родных, оставшихся в России. Поэтому в убогих квартирах сдавались углы многочисленным жильцам; по ночам всюду, где хватало место, расставлялись складные кровати, а полы были сплошь устланы матрацами и сенниками, на которых спали ночлежники.
В квартирах царили грязь и беспорядок. Было трудно отличить людей от груд тряпья не только в ночной темноте, где они валялись на полу как попало, но и при скудном дневном свете: солнечный свет сюда почти не проникал. Тяжкое бремя ложилось на сердце; вся обстановка рождала чувство подавленности. А в жаркие летние дни люди буквально задыхались.
Неудивительно, что обитателей этих жилищ тянуло на улицу, и тротуары были постоянно запружены народом. Старики, матери семейств, а иной раз и отцы, рассаживались на ступеньках домов, на «свежем воздухе», толкуя обо всем, что на ум взбредет; между собеседниками завязывались дружеские отношения, но нередко разговор заканчивался ссорой. Для детей, которые в душном, грязном жилье чувствовали себя как в клетке, жизнь тоже протекала на улице. Порой возникало особенное оживление на улице, когда торговцы с измученными, поблекшими лицами разносили товар, разложенный на ручных тележках и лотках.
И чего-чего только не было в продаже в кварталах евреев-эмигрантов в Нью-Йорке и других городах! Продавали вкусный горячий горох и молочные «кныши». А неподалеку продавались певчие птицы, преимущественно канарейки.
Всякая купля-продажа обычно сопровождалась и причитаниями, и выкриками; люди метались, словно земля горела у них под ногами; им, по-видимому, казалось, что в Америке нельзя заработать кусок хлеба иначе, чем в атмосфере лихорадочной сутолоки. А речь шла о бананах — три банана за пять центов или о носках — пять центов пара.
И разносчики еврейских газет тоже выкрикивали названия нараспев, орали, метались из стороны в сторону, словно только что выскочили из горящего здания, пытаясь перекричать один другого — Форвертс! Варгайт! Тогблат! Морген-Журнал!
Процесс уличной купли-продажи часто сопровождался мелодиями русской шарманки, которая среди еврейской детворы в Америке была не менее популярна, чем в городах и местечках России. Никто здесь не удивлялся внезапному переходу от протяжной русской песни «Разлука ты, разлука» к задушевному еврейскому религиозному напеву.
Незадолго до конца первой мировой войны начали понемногу исчезать навыки этой уличной купли-продажи. Кое-кому из тех, кто в былые дни оглашал криками улицу, расхваливая свой дешевый товар, удалось открыть собственный магазин даже на Бродвее, а то и на самой Пятой Авеню.
