выдвинулись и получили признание за пределами еврейской среды в Америке. Каждому из них по праву принадлежит место в первых рядах нашей общественной жизни.
Абрам Каган, доктор Аб. Каспе, Александр Гаркави, Гилель Золотарев, Михаил Заметкин, Давид Эдельштадт, доктор Раевский, доктор Хаим Спивак, Николай Алейников, Б. Вайнштейн, доктор Мерисон, Луи Милер, Мойше Кац, Морис Хилквит, Ш. Яновский, Морис Розенфельд — все это были люди, игравшие крупную роль в еврейской жизни в одну из судьбоносных эпох американской истории.
К этому списку выдающихся деятелей русско-еврейской эмиграции следует прибавить имена людей, прибывших в Америку с более поздней волной массовой эмиграции — в последнее десятилетие 19-го века — это были Б. Файгенбаум, Филипп Кранц, д-р Ицхок-Айзик Гурвич, Яков Гордин, Иегойаш, 3. Либин, Леон Кобрин, Абрам Лесин и д-р Исер Гинцбург.
Благодаря усилиям этих выходцев из России, еврейские народные массы, к которым распространено было отношение как к «зеленым» («грине»),[51] превратились в активный фактор общественной жизни Америки. Все эти деятели твердо верили, что тысячи и тысячи евреев, прибывающих в Америку с разных концов России, могут стать на почве свободной страны орудием осуществления высоких идеалов. Характерным для тогдашних настроений является эпизод, рассказанный А. Каганом. Вскоре после приезда в Америку в 1882 г., Каган очутился на собрании; этот первый массовый социалистический митинг в Нью-Йорке состоялся в доме под номером 125 на Ривкингтон Стрит. Речи произносились на русском языке. Главным оратором был Сергей Шевич; 22-летний А. Каган сказал в своем слове:
«Мы живем в стране, где люди пользуются относительной свободой. Мы стремимся к тому, чтобы она стала нашей второй родиной. Но мы должны помнить о великой борьбе за свободу, которую мы оставили позади. В то время, как мы здесь хлопочем о личном устройстве, там борются и страдают в тюрьмах наши товарищи, наши герои и мученики. Нельзя забывать о тех, кто на старой родине борется за свободу».
Приезжие деятели с самого начала подчеркивали значение революционного идеализма, который руководил их действиями в России. Они сознавали, что и на новой почве предстоит борьба, — прежде всего борьба за улучшение экономического положения рабочих; и всякий раз, когда этого требовали обстоятельства, еврейские пионеры-идеалисты с большим пылом бросались в бой.
Мечта «Ам-йломников» о том, чтобы основать в Америке земледельческие колонии-коммуны оказалась неосуществимой, и они это вскоре поняли. Отдельные попытки, предпринятые в этом направлении, потерпели неудачу. Фантазия увлекла молодых идеалистов в сферы, далекие от действительности. Это привело к напрасной растрате энергии. Колонии-коммуны были созданы как в близких, так и в далеких штатах, в Нью-Джерси, в Коннектикуте, в Норт-Дакоте, в Саут-Дакоте, в Арканзасе, в Канзасе и Орегоне. Большую денежную поддержку оказали колонистам богатые немецкие евреи, так называемые в еврейской среде — «ягудим». Они помогали выходцам из России всем, чем могли и придавали все более организованный характер своей филантропической деятельности.
Основывая колонии, «ам-йломники» часто называли их именами популярных еврейских деятелей. Одна из колоний носила имя Адольфа Кремье, другая — Моисея Монтефиоре. Другие колонии носили названия городов, где раньше жили их основатели; каждый из этих поселков должен был стать образцом «социалистического хозяйства». Колония, основанная в штате Орегон, называлась «Нью-Одесса». В этой коммуне дискуссиям по принципиальным вопросам отводилось не меньше времени, чем полевым работам и садоводству. Воодушевленные стремлением вырвать человека из тины будней, молодые колонисты додумались до идеи создания в Америке «цивилизации нового типа». В их голове роились различные планы, которым предстояло осуществиться в настоящем или в будущем. Наиболее фантастический план состоял в том, чтобы использовать лесные богатства штата Орегон и близость Тихого океана: из имеющегося здесь в изобилии материала колонисты собирались построить крепкие, прочные суда, на которых можно будет доплыть до Сибири, а потом под покровом ночной темноты устроить побег некоторым ссыльным и перевезти их в Америку. Первым предполагалось вывезти из Сибири Чернышевского; задумывая этот план, его инициаторы еще не знали, что знаменитый революционный писатель уже находился на свободе. Впрочем, вскоре колония распалась, и члены ее вернулись в Нью-Йорк.
Постепенно распались и остальные колонии — одни раньше, другие позже. Когда рухнули мечты о земледельческих коммунах, открылась реальная городская жизнь во всей своей пестроте.
4
Среди разных бедствий, обрушившихся на эмигрантов, самым худшим были так называемые «свит-шопы».[52] Характерными чертами этих потогонных мастерских была необузданная эксплуатация хозяев и бесчеловечное отношение к рабочим; когда мы теперь читаем об этих фабриках, просто не верится, что в безграничной жажде наживы люди, созданные по образу и подобию Божьему, способны подвергать таким мучениям своих братьев, обрекая их сплошь да рядом на преждевременную смерть. Но так именно обстояло дело в Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне, Балтиморе и целом ряде других городов, где скопились многочисленные евреи-эмигранты, выходцы из России.
«Свит-шопы» сразу протянули свои щупальцы к пришельцам, еще не успевшим освоиться на чужбине. Не приходится, пожалуй, удивляться тому, что у многих людей, поверхностно знакомых с историей евреев в Америке, создалось впечатление, что система «свет-шопов» в Нью-Йорке и других больших городах явилась как бы «изобретением» русских евреев. Это, конечно, не отвечает действительности: д-р Ицхок-Айзик Гурвич, один из крупнейших специалистов по вопросу об эмиграции, доказал на основании бесспорных цифровых данных, что система «свет-шопов» возникла задолго, лет за пятьдесят до начала массовой иммиграции русских евреев в Америку[53].
В еврейской литературе, главным образом в очерках 3. Либина, мы находим описание того, что вытерпели еврейские иммигранты, обреченные на рабский труд в «свит-шопах». Изобразил эту жизнь в своих стихах и поэт Морис Розенфельд, которому суждено было самому испытать всю горечь потогонной системы. В одном из своих стихотворений он помещает «свит-шоп» на символическом «перекрестке горя и беды»; изображая трагедию людей, работающих там до полного изнеможения, он подмечает еще один трагический аспект тогдашней еврейской жизни — ее хаотичность: в доме, где помещается «свит-шоп», на одном из этажей находится небольшая синагога, а на другом — кабак, где люди пьют и кутят напропалую, ибо для них все на свете — трын-трава... Вот это стихотворение:
На перекрестке горя и беды есть дом —
Внизу шинок, молельня наверху.
Внизу вершится много темных дел,
Вверху клянут евреи свой удел.
А выше, на последнем этаже,
Есть комната — не приведи Господь:
Здесь пола не касается метла,
И дышит смрад из каждого угла.
Там тридцать женщин и мужчин
