Он взял со стола несколько листков бумаги.
– Это «Православный Катехизис», прокламация. Постарайтесь распространить ее в Киеве.
– Слушаюсь!
– Не могу скрывать, прапорщик, что опасность велика. Брат приехал слишком поздно, в Киеве обо всем уже знают, и вас, скорее всего, арестуют. Вы будете без оружия и без мундира, и может случиться все что угодно. Постарайтесь выполнить мои просьбы до ареста. Ежели же сие будет невозможно… уничтожьте бумаги. И прошу молчать при допросах сколько хватит сил. Впрочем, вы можете отказаться…
– Приказывайте, господин подполковник, – прапорщик потер кулаками красные глаза.
– Подождите. О миссии вашей никто не должен знать… даже из наших. Завтра я скажу им, что вы… что вы по своей воле оставили полк. Что вы изменили делу нашему.
Прапорщик поднял глаза.
– По-другому никак невозможно?
– У меня нет выбора… Простите меня… Вы можете отказаться…
– Приказывайте.
Сергей перекрестил его и поцеловал. Прапорщик смутился.
– Храни вас господь.
– Зачем ты так?.. – спросил Ипполит, когда Саша вышел. – Он же на ногах не стоит от усталости. Почему от моей помощи отказался? Думаешь, не справлюсь? Напрасно …
Сергей слышал голос брата, доносящийся будто издалека. Поглядел на свои руки, совсем недавно сжимавшие ружье со штыком, повернутым вниз… Вспомнил ложь об присоединении других полков, деньги в карманах Кузьмина. Ныне на погибель был отправлен рыжий прапорщик, только от того, что Польке приехать вздумалось…
Сергей понял, что ему теперь все равно: останется Полька или уедет.
– Так я могу остаться? – настойчиво спросил Ипполит.
– Оставайся, – равнодушно ответил Сергей. – Одно к одному. Оставайся. Только…
– Что?
– Слово дай слушаться меня. И не обсуждать приказов моих.
– Я даю слово, честное слово… слово офицера, – Ипполит радостно заулыбался.
– Тогда вот что надобно…
Наутро Матвей проснулся рано, сердито выпил два стакана кофею, выкурил трубку.
– Вставай, сбор уж трубят. – Он потряс за плечо мирно сопящего на диване Мишеля. – Сережа просил быть в десять на площади. Восемь уже, собраться надобно.
Мишель в ужасе вскочил, начал суетливо одеваться. Матвей, искоса поглядывая на него, складывал в чемодан свои и Сережины вещи и письма – поход предстоял долгий.
– Давай твое, уложу, место есть.
– Нет вещей… Как был из Бобруйска приехал… Бумаги только.
Мишель протянул Матвею перевязанную грязной ленточкой пачку писем; Матвей уложил их в чемодан.
– Пошли.
В полдесятого на плацу перед штабом выстроились роты – теперь их стало пять. На крыльце у штаба собрались офицеры. Матвей не решился подходить к ним, встал невдалеке, за деревом, оглянулся, ища глазами Мишеля. Но тот исчез бесследно. «Странно, – подумал Матвей, но тут же улыбнулся сам себе. – Верно, Сережу ищет».
Матвей смотрел вокруг себя: и плац, и штаб, и стоявший на горке, рядом с плацем Феодосиевский собор он видел десятки, если не сотни раз. Но во всем нынешнем пейзаже было что-то новое, то, чего раньше не было – по крайней мере, он раньше того не замечал. Подумав, он понял: другими – веселыми, полными надежды – были лица присутствующих. Солдатское море колыхалось радостно, офицеры обнимались, что-то возбужденно обсуждая. Вокруг плаца стояли толпы черни, нарядной, одетой по-праздничному.
Небо было высоким и отчаянно голубым; полковые знамена бились на ветру. Матвей чувствовал, как утреннее раздражение отходит, как просыпаются радость и надежда. «Верно, Сережа прав, что дело начал… Господь за нас», – подумал он.
Меж тем ни в пол-одиннадцатого, ни в одиннадцать Сергей не вышел. Все ждали, нетерпеливо переговариваясь и поглядывая на плотно закрытые двери штаба, у которых по-прежнему одиноко стоял караульный. Матей начал волноваться, хотел было пойти за ним – но раздумал. В половину двенадцатого в штаб вошел Кузьмин, и тут же выбежал назад, радостно размахивая руками:
– Идет, сейчас будет!
Солдаты смолкли; раздались резкие команды унтеров. Сергей вышел из штаба, у плеча его как-то незаметно оказался Мишель. Сергей пожал руки офицерам, сошел с крыльца и встал перед строем.
– Солдаты, друзья мои! – начал он. – Мы идем на святое дело! Мы идем освободиться от рабства, за веру и вольность!
Матвей увидел брата и удивился: вид его и голос никак не соответствовали общему настроению. Голову Сергей наклонил к правому плечу, смотрел на всех искоса, рукою то и дело потирал лоб. В этих жестах была неуверенность… робость… страх…
Речь Сергея явно была выученной наизусть. В глазах брата Матвей явственно прочитал не подходящую к месту скорбь. Радостное настроение Матвея тут же улетучилось, вернулись раздражение и меланхолия.
– … и не будет больше крепостного права, и срок службы солдатской уменьшится…
– Ура! – крикнул кто-то в рядах, возглас этот подхватили, заглушая слова Сергея.
– Господь посылает нам свободу и спасение!.. – провозгласил Сергей, и вдруг тяжело, шумно закашлялся. – Российское воинство грядет восстановить правление народное… – добавил он, уже гораздо тише.
На крыльцо вышел полковой священник в рясе, с крестом в руке – Матвей увидел, что рука его мелко трясется. Перекрестив собравшихся, он вынул из-за пазухи какие-то бумаги, развернул их, что-то прочел – но что, Матвей не расслышал.
– Громче! – закричали в рядах.
Священник начал сначала, чуть громче:
«Для чего бог создал человека?»
«Для того, чтоб он в него веровал, был свободен и счастлив».
«Что значит веровать в бога?»
«Бог наш Иисус Христос, сошедши на землю для спасения нас, оставил нам святое свое Евангелие. Веровать в бога значить следовать во всем истинному смыслу начертанных в нем законов…»
«Что за чушь?.. – подумал Матвей тоскливо. – Верно, Мишка вчера написал и священника читать заставил…». Последнюю фразу священник снова прочел тихо, едва слышно.
– Громче!
Матвей видел, как Сергей взошел на крыльцо, взял из рук священника бумаги, что-то сказал ему.
– Что значит… – громко начал он, и вновь закашлялся, закрывая рукою рот и ища глазами кого-то. Мишель подскочил к Сергею, встал рядом, взял из рук его бумаги.
Голос Мищеля зазвенел над плацем.
– «Что значит быть свободным и счастливым?»
«Без свободы нет счастия. – Святый Апостол Павел говорит: ценою крови куплены есть, не будите рабы человеков».
«Для чего же руский народ и руское воинство несчастны?»
«От того, что цари похитили у них свободу».
– Вольность, вольность теперь! – неслось по рядам. – Вольность!
Пока Мишель читал. Сергей стоял, опустив глаза. Что происходило в душе его, понять было сложно.
Мишель закончил. Сергей кивнул ему в знак одобрения, взмахнул рукою, будто желая дать знак полковому оркестру… Оркестр, однако, молчал – ибо в сию минуту на площадь вылетели запряженные сытой, крепкой тройкой сани. Сани остановились точно между офицерами и солдатским строем, в санях же стоял, вытянувшись, будто на параде, юный прапорщик в зеленом мундире. На груди его сверкал золотой свитский аксельбант.
– Полька! – в ужасе закричал Матвей, хватаясь рукою за дерево.
– Это брат мой меньшой… – срывая голос и превозмогая кашель, крикнул Сергей. – Он из Варшавы, от цесаревича… адъютант его. Константин Павлович приветствует русское воинство, грядущее восстановить его престол прародительский! Присяга ваша незаконной была! Ура, ребята! За волю и цесаревича!
Строй рассыпался, солдаты бросились брататься с чернью. Барабанщики забили гренадерский поход.
«Плохо вам, сударь?» – спросил у Матвея какой-то мещанин в тулупе, стоявший рядом. «Нет… ничего», – ответил Матвей, глядя на братьев. Он увидел, как со лба Сергея скатились крупные капли пота, а в глазах мелькнул ужас; Сергей пошатнулся, сделал шаг назад, к штабу… Лицо же Ипполита светилось неподдельным счастьем; офицеры окружили его плотным кольцом, обнимали, целовали. Ипполит вынул из-за пазухи пистолет, приложил к губам, протянул кому-то… «Этого не может быть…» – подумал Матвей и, прокладывая себе путь локтями, направился к братьям.
5
В новогоднюю ночь в Киеве тревожно били колокола. Обыватели выбегали на улицы, удивленно смотрели друг на друга, кричали и махали руками. На Подоле, возле трактира, толпился народ.
– Хранцузы пришли, – сказал мастеровой в зипуне. – Ишь, напасть какая…
– Не может того быть, с хранцузами мир у нас, – возразила барыня в расшитом красной тесьмой салопе. – Турка ближе. Турка пришел.
– Эх, – вмешался в разговор низкорослый солдат. – Нашему брату все едино. С туркой ли, с хранцузом воевать. Начальство прикажет: ать-два – и вперед. Мы народ подневольный. А ежели что – выпорют и не заметят…
– Нет войны, – к беседовавшим подошел молодой шляхтич в овчинном тулупе. – Армия бунтует. За волю крестьянскую выступила против царя самого. Солдатам срок службы уменьшить обещают. Я наверное знаю.
