Олег вносит в список шестой пункт.
* * *
Утро в квартире Боборыкиных. Альберт завтракает в домашнем халате с кистями. Муза уже перехватила что-то наспех и собирается уходить.
– Вернется папа из поликлиники – заставь полежать.
– Угу, – мычит Альберт.
– Да, знаешь какой сервиз ты притащил в пятницу?
– Знаю-знаю, элементарный Попов. Могу я иногда для развлечения купить Попова?
– Самое смешное, что это не Попов. Да будет тебе известно, что в кайзеровской Германии работала фабрика, которая занималась исключительно подделкой поповского фарфора.
Альберт уязвлен.
– И мне… мне! Всучили лимпопо?! Позор.
– Ну-ну, не расстраивайся. Где тебе было отличить. Ой, убегаю, – она торопливо уходит.
– Лобзаю тебя! – кидает вслед Альберт и, дождавшись, пока за Музой хлопнет дверь, звонит по телефону: – Алло, Ким? Мне нужен каталог… Да, сейчас. Клиентка придет… Ничего ей неизвестно, сырой материал, ее еще надо обольщать… Давай не ори. А-а, так бы и сказал. И не проспался еще?.. Ну шут с ней, подождет, принесешь в четверг. Лобзаю тебя.
Альберт убирает остатки завтрака, переодевается и причесывается, напевая свое «ля-ля! ля-ля!»
И вот является гостья – расфранченная дама лет тридцати пяти по фамилии Руднева.
– Если не ошибаюсь, Альбина Петровна?
– Да, Альберт Иваныч, по рекомендации Додика. Ах, в ваш музей даже боязно входить. Не знаешь, куда смотреть… – внезапно она делает охотничью стойку: – Какой дивный торшер!
– Стиль вампир, – это и шутка, и зондаж: каков уровень?
– А картин, картин… – млеет гостья, не отреагировав на «стиль вампир». – Живого места нет. Додик говорит – оклеить стены сторублевыми бумажками, вышло бы дешевле.
– Значительно.
– Сколько же на это потрачено денег!
– Дорогая моя, имея дело с произведениями искусства, вы не тратите деньги, вы их вкладываете. Самое выгодное помещение капитала. Вот, к слову, взгляните: «Голубые фламинго», Матисс. Слышали такое имя?
– Мм… приблизительно.
– Очень известный художник. Когда я в начале пятидесятых приехал в Москву, то забрел однажды в антикварный на старом Арбате. Эти птички висели там на продаже и, как сейчас помню, стоили пятьсот рублей. Тогдашних, дореформенных. Теперь им цена минимум десять тысяч. Нынешних.
– О-о… – Руднева таращится на «Фламинго». – Фантастика! И вы предугадали?
– Приобрел их, к сожалению, не я – мой будущий тесть.
– Во всем мире все удивительно дорожает.
– А знаете, почему? Наша Вселенная бесконечно расширяется.
– В каком смысле?
– В самом буквальном, дорогая моя. Непрерывно расширяется, расширяется и расширяется.
– Перестаньте, – хихикает Руднева.
– Научно доказанный факт: Вселенная расширяется, а старых вещей не становится больше. Вот и дорожают. (Дура ты стоеросовая.)
– Вы шутник.
– Слегка, дорогая, слегка. Так чем могу служить?
– Додик называл мне мастера, такая французская фамилия… да, Фабержье!
– Фаберже, – поправляет Альберт. – Но Фаберже – это серьезно.
– Я знаю. Мне нужна хорошая подарочная вещь, Альберт Иванович. Для мужчины.
– Ага… для мужчины…
– Точнее – для мужа.
– Да, это точнее.
– К годовщине нашей свадьбы.
– А по какой он, простите, части? Продукты? Мебель? Автомобили?
– Стройматериалы. И не он, а я.
– Ха, это тоже серьезно! – Альберт раззадорен. – Обожаю красивых деловых женщин… Значит, Фаберже – и никаких гвоздей?
– Додик сказал, это будет действительно ценный подарок.
– Очень ценный. И что вам мечтается? Портсигар? Пепельница?
– Вы покажите – я выберу… Но лучше всего… нельзя ли у вас купить торшер? Честно говоря, я прямо как вошла, как увидела – сердце упало… А?
– Ми-милочка, – урезонивает Альберт, – здесь не базар. Вы в доме Боборыкина!
– Ах ну, конечно, извините… Нет, лучше я повернусь спиной, он меня околдовал. – Она отворачивается от торшера. – Мы говорили о Фаберже.
– Предложить вам на выбор нескольких? Вы смеетесь, дорогая, одного добыть – и то мудрено.
– Но Додик сказал…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ну кое-что на прицеле есть. Из наследства известной петербургской балерины, любовницы великого князя.
– О-о…
– Приходите, дорогая, в четверг. На боборыкинский четверг. Соберется, как всегда, цвет коллекционерства. Договорились?.. Очень приятно было познакомиться.
По дороге к двери Руднева останавливается и ласкает торшер.
– Ах, что за красота, что за роскошь! Будь он поменьше, я бы просто украла, даю слово!
– Ха, вы мне нравитесь! Послушайте, Альбина Петровна, жизнь коротка, а до ужина далеко – не пообедать ли нам как-нибудь на пленэре? «Русская изба»? или «Иверия»?
– С вами хоть сегодня!
– Сегодня – нет. Категорически занят.
* * *
Школьный класс. Альберт ведет урок астрономии. Со школьниками он совсем иной: по-доброму улыбчивый, открытый и при всей шутливости тона внутренне очень серьезный. Ребята держатся с ним свободно, дружески, слушают с интересом.
Дописав на доске очередную формулу, Альберт вытирает руки.
– Так что происходит при вспышке сверхновой? Урнов?
– Рождается большое количество электронов со скоростями, близкими к скорости света, – отвечает светлоглазый мальчик. – Они разлетаются во все стороны, в том числе и по направлению к нам.
– И называют их?.. Марина?
– Быстрые электроны.
– Да, на этом мы остановились в прошлый раз. Быстрые электроны. Они чересчур шустры для нашей Галактики и, разумеется, их приводят в норму, чтобы не обгоняли других. Каким образом – кто сообразит?.. Помалкивай, Синельников, догадываюсь, что знаешь.
– Магнитное поле? – раздается с задней парты.
– Совершенно верно. Магнитное поле нашей Галактики тормозит быстрые электроны. Те, естественно, протестуют. Нечего улыбаться, они довольно громко кричат. Чем могут кричать электроны? Басом, тенором – ну, шевелите мозгами… Ладно, Синельников, давай.
– При торможении электроны испускают радиоизлучение на метровых и более длинных волнах, – солидно поясняет Синельников.
– Вот именно. Усвойте: радиоизлучение. На секунду отвлечемся. Вы не задумывались над вопросом, где во Вселенной «право», «лево», «верх» и «низ»? Нет? Я понимаю, в нашей жизни и то не всегда ясно, что взлет, что падение, что к добру, а что к худу. А вот в бездонном космосе есть объективное «право» и «лево» и даже, как считают некоторые астрофизики, есть «верх» и «низ». Теперь вернемся к электрону, который выброшен в этот мир. Жизнь его – миг и исчезновение. А его – кричи не кричи – тормозят, да еще вынуждают вращаться. Надеюсь, вы помните, что все электроны вращаются. Одни в правую сторону, другие в левую. Как это называется? Ирина?
– Забыла слово, Ал-Ваныч.
– Левый спин и правый спин. Задолби, спрошу. Итак, левый спин и правый спин. Казалось бы, что за разница, вращайся, куда хочешь. Но закон несохранения четности говорит: нет! Два направо, три налево, пять направо, семь налево. У электрона нет свободы выбора.
– Ал-Ваныч, значит, во Вселенной тоже больше крутятся налево? – юмористически замечает мальчишеский голос.
– Не сбивай меня на балаган, Дорожкин. О несохранении четности догадались ученые Ли и Янг. Запиши, Ирина, это тоже спрошу… Мартынов, что ты крутишься? – Альберт обращается к парнишке, сидящему между двумя девочками. – И туда тянет и сюда? – Класс отвечает легким смешком. – Вот отчего все людские беды – от свободы выбора. Не умеем выбрать и потому плутаем…
Ребята, конечно, улавливают в речах учителя второй смысловой слой. Но не подозревают, насколько этот подтекст личный.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Ну, а чтобы мы не плутали в космическом пространстве, – продолжает Альберт, – есть твердые ориентиры. Дорожкин, что мы называем маяками во Вселенной?
– Маяками во Вселенной служат яркие звезды – цефеиды-гиганты.
