Рассерженный, он направляется к Музе.
– Дай ключ от спальни.
Муза подозрительно оглядывает Рудневу и поджимает губы.
– Музочка, искусство требует жертв. Я не виноват, что очередная жертва искусства приятно выглядит.
Муза отцепляет ключ от связки, которую носит в кармане.
В спальне Руднева листает иллюстрации в «Искусстве Фаберже», алчно причмокивая. Входит Муза, оценивает ситуацию. Альберт немного отодвигается от Рудневой.
– Чисто два голубка. Альберт и Альбина… Алик, что ты Киму сказал? Ушел и хлопнул дверью!
– Накатывает на него. Сегодня ушел – завтра вернется.
– Галстук поправь, – холодно говорит она, про себя называя его паршивым потаскуном.
– Ты, Муза, как раз вовремя. Альбина Петровна интересуется, где можно взглянуть на Фаберже.
– На Фаберже можно взглянуть в Оружейной палате, в Историческом музее и в Эрмитаже, – отчеканивает Муза.
– Я была уверена, что он француз, но Альберт Иваныч говорит…
– Карл Фаберже – не француз. Еще дед его принял русское гражданство. Фаберже – вершина ювелирного искусства, весь мир называет его великим русским ювелиром, и он принадлежит России… Есть еще вопросы, или дальше разберетесь сами?
– Я намерена досмотреть альбом.
Сверкнув глазами, Муза выходит.
– Чего она злится?
– Муки ревности. Кстати, о любви и ревности – примечательная фигурка. – Альберт показывает цветную фотографию в книге.
– Эта? Чем?
– Сейчас переведу описание.
Приближаются решающие минуты сделки, и пора «запудрить мозги» клиентке. Альберт открывает книгу на разделе «Комментарии» и читает:
– Изображение цыганки Вари Паниной, хорошо известной своим дивным голосом. Несмотря на редкостно некрасивое лицо, она привлекала многочисленных поклонников в загородный ресторан «Яр». Жертва неразделенной любви к офицеру гвардии, Панина приняла яд и умерла перед гвардейцем на эстраде, исполняя романс «Мое сердце разбито».
– Надо же! – Руднева роняет неопределенный смешок и берет портсигар, который собирается купить. – Он мне нравится, Альберт, но цена невозможная!
– Я предупреждал: Фаберже – это серьезно. Ты взвесь на руке – какая сладкая тяжесть. А работа? Не работа – сон! Удостоверься – проба и клеймо.
Он подает Рудневой лупу, та изучает портсигар. Альберт опять прибегает к «Искусству Фаберже».
– Вот полюбуйся, точно такой портсигар в коллекции леди Таркс. А леди, как известно, это жена лорда. На международном аукционе…
– Я не леди, и мы не на международном аукционе. Так что делим твою цену пополам, и с этой суммы начинаем торговаться.
– Но мы и не на барахолке, дорогая моя!
– Ах, перестань, Альберт, я не маленькая. Что за покупка без торговли!..
На кухне курят и спорят о краже в краеведческом музее.
– Я слышал в другой редакции, – авторитетно заявляет плотный мужчина в очках. – Пришли трое в масках, сторожа связали, директору нож к горлу – и он сам все поснимал и отдал. Полотен пятнадцать, кажется, мирового значения имена!
– Брехня, не верю, – говорит лощеный красавец средних лет, художник Цветков.
– Но, представьте, кто замешан – Кипчак! Его таскают на Петровку!
– Меня тоже вызывали на Петровку, а я ж не замешана, – возражает Муза.
– Тебя вызывали? – подскакивает Тамара. – Музочка, расскажи!
– Нет, просили не разглашать.
Она нетерпеливо посматривает на закрытую дверь спальни.
– А я говорю – брехня! – твердит Цветков. – Знакомый недавно ездил, картины на месте.
– Совершенно верно, – берет слово Томин. – Я объясню, в чем фокус. Все сделал директор – гениальный человек. Сначала он потихоньку заменил картины копиями, давно уже. Потом разыграл липовую кражу для отвода глаз. Утащил эти самые копии и спрятал так, чтобы милиция обязательно нашла. Ну, милиция и нашла. Повесили их назад, все довольны. Вот и выходит, что картины на месте, да только не настоящие!
– И что же, директор сознался?
– Нет. Так и сяк с ним бьются – молчит.
– Учитесь у Саши: не успел приехать с юга и уже все выведал.
– Брехня. Откуда ему?
– Зачем обижаешь? Можно сказать, из первых рук! – с южным темпераментом реагирует Томин. – Со мной в соседнем номере большой юридический чин. Имеет полные сведения. Посидели за столом раз-другой, и он мне доверительно как любителю искусства и надежному человеку. Так что прошу – между нами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Стало быть, директора упекли? – спрашивает Цветков и внимательно смотрит в лицо Томину.
– Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а доказать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.
– И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? – не отстает Цветков.
– Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.
Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, – так думает он, внешне строго выдерживая рисунок своей роли: простодушное дитя юга с толстой сумой.
Издали на него нацелился Альберт.
– Додик! – зовет он. – Займи даму, благо вы знакомы, – Альберт кивает на Рудневу. – Она мне больше не нужна.
– Бу сделано.
И они расходятся. Додик – к Рудневой, Альберт – на новую охоту.
– Не мерзнешь в Москве? – понибратски хлопает он Томина по плечу.
– Ничего, у нас в горах тоже снег.
– Но внизу тепло.
– Иной раз и жарко.
– Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.
– Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, – все пьем.
– Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недорого.
– Посуда своя. Хватает посуды.
– Посуда! Посуда – это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.
– Нет, посуда есть, – упирается Томин. – Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.
– Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?
– Немного могу.
– Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк – мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.
Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво. Поэтому всегда найдется и свидетель и комментатор:
– Наивный человек. С Альбертом в бильярд! Босой по шпалам домой пойдет…
Цветков подкатывается к «приживалке»:
– Тася, узнайте у Додика фамилию этого Саши. Только… – он прикладывает палец к губам. – Я хочу над ним подшутить…
…Гости расходятся с «четверга». У подъезда дома Боборыкиных стоит машина, Томин для вида копается в моторе, косясь на дверь. Оттуда под руку с Додиком появляется Руднева.
– Эге, засел? – говорит Додик. – Ищем запасную свечу. – С серьезным видом он шарит в боковом кармане.
– Свечи целы, подержи фонарик. Тут малюсенький контакт… Оп, и готово. – Томин закрывает капот. – Заднее сиденье, как видишь, занято, но даму подвезу с удовольствием.
Руднева усаживается и оглядывает заднее сиденье, заваленное свертками.
– С приобретением вас!
– Спасибо. Вас по-моему, тоже?
– В общем, да, – чуть замявшись, признается Руднева.
– Чудесно. – Томин трогает машину.
Они катят по вечернему городу и вскоре болтают уже по-приятельски.
– Чуть не забыл! – восклицает Томин и тормозит, немного проехав телефонную будку. – С вашего разрешения, крошечный звонок. Задержался я у Боборыкиных, надо перед одной знакомой извиниться.
В автомате он говорит вполголоса:
– Петр Сергеич? Это я. Спешу. Два слова. Срочно номер в гостинице «Россия». Сегодня я должен там ночевать. И я там уже три дня живу, понял?.. Свяжусь попозже.
* * *
В краеведческом музее все по-прежнему, все так же сквозь высокие окна бывшего купеческого особняка светит случайное декабрьское солнце на две «талановские стены», на парчовые кресла и мраморный столик. Все по-прежнему, и Пчелкин пока тут, только вместо «Инфанты» – пустой квадрат.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
