— И ты, Творогов, тоже на меня?
— Как другие, так и я… Не след мне отставать от товарищей, — глухо ответил самозванцу илецкий казак.
— Похвально… Ну, вяжи!
Пугачев протянул ему руки.
— Пусть другой, а я не стану.
— А другому я еще не дам связать себя!
— Вяжи, вяжи, Творогов, благо дается! — вдруг заговорило несколько голосов.
— Ну, что же ты медлишь? Связывай мне руки, не то убьют тебя предатели так же, как меня убить хотят!
Творогов взял веревку и хотел вязать руки Пугачеву назад.
— Стой, Творогов, я не разбойник и крутить себе руки назад не дам.
— Прости, прости меня… Неволят меня к тому, — дрожащим голосом проговорил молодой казак, связывая руки Пугачеву по его указаниям.
— Бог простит… Меня прости и лихом не вспоминай… Ну, храброе казачество, теперь я обессилен и в вашей власти… За ваше предательство и измену плачу вам вот чем! — при этих словах самозванец плюнул в лица своих бывших сообщников.
Несмотря на глубокую и ненастную ночь, Пугачева посадили на лошадь и привезли к Яицкому городку.
Комендант очень обрадовался и выслал казака Харчева и сержанта Бордовского навстречу.
На Пугачева набили колодки и привезли его в город, прямо к гвардии поручику Маврину, который назначен был быть членом следственной комиссии по делу Пугачева.
Капитан Маврин долго и пристально смотрел на самозванца, который возмутил тысячи народа, взял большие города и угрожал даже Москве.
С виду он был самый обыкновенный человек, и только глаза его имели какой-то особенный блеск, заставлявший содрогаться многих, а женщин падать в обморок.
Маврин стал «чинить» допрос самозванцу «без пристрастия», т. е. без пытки.
— Кто ты?
— Казак Емельян, по прозвищу Пугачев!
— Женат ли?
— Женат.
— А дети есть?
— Трое! — лаконически ответил Пугачев и тяжело вздохнул.
— Как ты дерзнул назваться священным именем покойного императора Петра Федоровича?
— Грех попутал… Да и приневолили меня к сему.
— Кто?
— Казачество… Долго просили, кланялись, чтобы я назвался именем покойного государя.
— Зачем же ты согласился?
— Так уж греху быть.
— Так ты не отрицаешь, что назвался священным именем императора Петра Федоровича?
— Уж что тут отрицать, что отпираться, говорю — мой грех. Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство.
На другой день отдан был приказ собраться всем жителям на городскую площадь.
Туда привезены были и главные сообщники Пугачева и зачинщики мятежа.
На всех них были надеты тяжелые оковы.
Жители Яицка узнали Пугачева и при взгляде на него потупили свои головы.
Пугачев громко, во всеуслышание, стал упрекать бунтовщиков:
— Вы погубили меня; вы несколько дней сряду меня упрашивали принять на себя имя покойного великого государя… Я долго отрекался, а когда я согласился, то все, что ни делал, было с вашей воли и согласия. Вы же часто поступали без ведома моего и даже вопреки моей воле.
Никто на это ему не ответил ни единого слова.
Между тем Александр Васильевич Суворов, переночевав в деревне, куда, как уже знаем, был привезен и Сергей Серебряков, тоже для ночлега, ранним утром уехал далее, простившись с Серебряковым и обнадежив его своим заступничеством.
Суворов прибыл на Узени: там он думал встретить Пугачева и других мятежников. Но их там уже не было, и старцы-старообрядцы оповестили Суворова, что сами же мятежники связали и отправили Пугачева в Яицкий городок.
— Как, неужели правда? — с удивлением воскликнул Суворов; он никак не ожидал этого.
— Врать не станем, милостивец!.. Сами мы видели, как злодея Пугачева со связанными руками посадили на лошадь и повезли в Яицк.
— Благодарение Богу!.. Пугачев в наших руках, и мятеж погаснет, — проговорив эти слова, Александр Васильевич снял шляпу, перекрестился и поскакал в Яицк.
Ночь была темная, ненастная.
Ни Суворов, ни его отряд не знали дороги в Яицк, заблудились и поехали на огонь, видневшийся вдали.
Это были киргизы, которые разложили костры и грелись около них. С оружием в руках встретили они Суворова, и, несмотря на превосходство сил, были им прогнаны.
Эта победа недешево стоила отряду Суворова. Его адъютант Максимович и несколько рядовых были убиты.
Наконец, после многих утомительных дней, проведенных в дороге, Суворов прибыл в Яицкий городок и был с честью встречен комендантом Симоновым и другими властями.
— Имею честь рапортовать вашему превосходительству, что злодей и безбожник Емельян Пугачев в наших руках!.. — отдавая честь по-военному, проговорил Суворову комендант.
— Хорошо, помилуй Бог, очень хорошо!.. А где же сие пугало?..
— На дворе крепости, в клетке сидит…
— Как в клетке? — удивился Суворов.
— Приказал я, ваше превосходительство, для злодея сделать крепкую деревянную клетку и поставил ее на двухколесную телегу…
— Так, так, хорошо, сего достоин злодей, господин комендант! Этот злой ворон, помилуй Бог, немало выпил крови христианской, когда гулял на воле, его бы надо посадить в железную клетку…
— И из деревянной не убежит, ваше превосходительство!..
— Пойду взглянуть на этого черного ворона, помилуй Бог…
Суворов с любопытством расспрашивал и рассматривал Пугачева, спрашивал о его намерениях и на другой день повез его в Симбирск, куда должен был прибыть и главнокомандующий граф Петр Иванович Панин.
Пугачева везли в деревянной клетке. Сильный отряд при двух пушках конвоировал злодея.
Суворов ехал рядом с клеткою безотлучно.
Большие толпы народа встречали и провожали эту процессию.
LXXXVII
В начале октября 1774 года Емельку Пугачева привезли в Симбирск, прямо на двор дома, где остановился главнокомандующий по усмирению мятежа граф Петр Иванович Панин.
Граф вышел на двор со своей свитой и, обращаясь к самозванцу, грозно у него спросил:
— Кто ты таков?
— Емельян Иванов, но прозвищу Пугачев, — нисколько не сробев, ответил самозванец.
— Как же ты смел, вор, именоваться покойным государем-императором Петром Федоровичем?
— Я не ворон, а только вороненок, а ворон-то еще летает, ваше сиятельство! — дерзко проговорил Пугачев.
Надо сказать, что мятежники, яицкие казаки, в опровержение общей молвы, стали распространять слух, что между ними находится действительно некто Пугачев-казак, но что он с «батюшкой-ампиратором Петром Федоровичем», который будто ими предводительствует, ничего общего не имеет.
На дворе, где «чинил» граф Панин допрос Пугачеву, толпилось много народу.
Все с любопытством и страхом смотрели на самозванца.
Его дерзкий ответ Панину поразил собравшихся.
— Как ты смеешь мне так отвечать, вор, самозванец! — вспылил граф Петр Иванович.
Он ударил самозванца по лицу.
Пугачев опустился на колени и слезливым голосом проговорил:
— Если мои слова показались твоему сиятельству обидными, то прости меня Христа ради.
— Вот так-то лучше, злодей! Если будешь давать волю своему дерзкому языку, я вырву его!..
— Помилуй, ваше сиятельство!..
— Неужели ты, совершивший столько злодеяний, надеешься еще на помилование? Злодеям нет пощады!
— Виноват перед Богом и государством, но буду стараться заслужить все мои вины!
— Поздно хватился!
— Я буду, ваше сиятельство, верным слугой матушки-государыни.
— Говорю, поздно хватился!.. Наша государыня в твоей службе не нуждается, и на помилование ты, злодей, не надейся!
— Бог, ваше сиятельство, прощает грешников.
— Сам Бог едва ли тебя простит. Злодеяния твои столь велики и столь ужасны, что при одном воспоминании о них волос становится дыбом. Как еще земля носит тебя, злодея, как она не разверзнется и не пожрет тебя!..
— Земля, ваше сиятельство, наша кормилица, она много милостивее людей! — промолвил Емелька Пугачев.
— Довольно, я не хочу с злодеем говорить… Уведите его!
Пугачева увели и посадили в каменный подвал, заковали его в цепи с железным обручем около поясницы; один конец цепи был прикован к этому обручу, а другой привинчен к стене.
По прошествии нескольких дней самозванца под сильным конвоем отправили в Москву, где ждало его возмездие за злодеяния, которые он делал.
Была зима, морозная, лютая.
Пугачева везли в зимней кибитке на переменных обывательских лошадях..
На самозванце были надеты тяжелые оковы. Солдаты кормили его из своих рук.
Капитан гвардии Галахов и капитан Швейковский сопровождали его.
Народ толпами встречал и провожал Пугачева.
В толпах народа были и ребятишки.
Солдаты, показывая им рукой на самозванца, говорили:
