— Повторяю вам, княжна, что я готов жертвовать…
— Довольно, Григорий Александрович… Я не требую от вас никаких жертв, но все же хочу воспользоваться вашею добротой и обратиться к вам с просьбой…
— Ко мне с просьбой, княжна?!. Приказывайте…
— Не приказываю, но прошу.
— Я обещаю вам выполнить все!..
— Даете слово, Григорий Александрович?
— Да, княжна, клятвенно!
— Вам уже папа говорил про офицера Серебрякова, просил за него, ведь так?
— Да… да… припоминаю… Ну, и что же, княжна?
— Я тоже хочу быть за него просительницей.
— Вот что, — сквозь зубы процедил Потемкин, и на его лице выразилось неудовольствие и досада.
— Вы дали мне слово, генерал.
— Что же я должен сделать для офицера, которым вы так интересуетесь, княжна?
— Немногое.
— Именно?
— Объяснить императрице невиновность Серебрякова.
— Простите, княжна, вы хотите многого, слишком многого.
— Вы находите?
— Как же я буду объяснять императрице невиновность Серебрякова, не зная, виновен он или не виновен? Кроме того, императрица уверена в его виновности. Серебряков скрыл письмо ее величества и был сообщником Пугачева!
— Зачем вы, генерал, так говорите? Зачем клеймите таким страшным словом человека, виновность которого вы не знаете, как вы сейчас сами сказали! — с горьким упреком проговорила молодая девушка.
— Простите, княжна, против Серебрякова так много улик. По рапорту князя Голицына, Серебряков находился у Пугачева или у другого какого-то мятежника в писарях… От этого, кажется, он и сам не отпирается…
— Так вы не можете ему помочь?
— Прежде чем ответить на это, позвольте мне, княжна, задать вам один вопрос…
— Спрашивайте!..
— Какое отношение вы имеете к судьбе этого офицера?..
— Вы хотите знать?.. Хорошо, я вам отвечу: он мой жених!
— Вот что, — хмуро и с неудовольствием проговорил Потемкин.
— Вы, кажется, удивляетесь?..
— Даже больше: я поражен!..
— Чем, генерал?
— Я не знал, что у княжны Натальи Платоновны Полянской есть жених арестант, бунтовщик, изменник!.. — со смехом проговорил Потемкин.
— Вы забываетесь, генерал!
— Простите, княжна, я привык людей называть тем именем, какое они заслуживают!..
— Серебряков не заслужил, не заслужил!
— Простите, может, я был несколько резок, может, ваш жених и не виновен в том, что был соучастником Пугачева, но все же он виновен в утайке письма императрицы…
— И в этом нет его вины!
— Однако, княжна, довольно о Серебрякове. Помочь ему я, к сожалению, ничем не могу. Императрица на него очень разгневана, и едва ли он скоро выйдет из крепости.
— Неправду вы говорите, Григорий Александрович, неправду. Вы можете помочь Серебрякову, но не хотите.
— Да, княжна, вы отгадали. Я могу помочь ему, но не хочу.
— Почему же, почему?
— Вы его любите, вот почему.
— А вам-то что?
— Княжна, как будто вы не знаете?
— Не знаю, — меняясь в лице, тихо ответила княжна Наташа, опуская свою хорошенькую головку.
— Я… я вас, княжна, тоже люблю! Видите, я у ваших ног! — Потемкин опустился перед княжною на колени.
— Встаньте, генерал, я, кажется, не подала вам повода оскорблять меня. Вы забылись, вам напомнить надо, что вы говорите с княжной Полянской. Вы так увлеклись, я сейчас вам пришлю стакан воды, прощайте.
Княжна Наташа, с достоинством проговорив эти слова, кинула взгляд, полный презрения, на ошеломленного Потемкина и вышла.
— Вот так отчитала! Фу, и я хорош, нечего сказать, сейчас и на колена. А как она хороша, как чудно хороша! Стократ счастлив Серебряков. Его любит такая чудная девушка. Нет, молодчик, без бою я не уступлю тебе княжны. Хм!., без бою, кто же меня может осилить, а тем паче Серебряков, заключенный в каземат. А честно ли это? Мне ничего не стоит раздавить, стереть с лица земли соперника, но сделать это я не решусь. Бессильный соперник… Да, да, нечестно. Но ведь и я люблю княжну! Прочь с моей дороги! — так раздумывал Потемкин, сидя в карете и возвращаясь из княжеского дома.
Три дня, назначенные Серебрякову, прошли.
На этот раз Потемкин не поехал из Петербурга в Шлиссельбургскую крепость, а потребовал к себе Сергея Серебрякова под видом снятия с него допроса.
Потемкин в то время жил в здании Зимнего дворца.
И вот Серебрякова привезли из Шлиссельбургской крепости под конвоем в Петербург.
Потемкин долго заставил его дожидаться в передней, потом потребовал к себе в кабинет.
Камердинер Потемкина повел Серебрякова через длинный ряд роскошно обставленных комнат.
Потемкин, этот баловень счастья, как бы хотел роскошью удивить, уничтожить своего бессильного соперника. Был вечер, и в залах, которыми проходил Серебряков, горели люстры и канделябры, ярко освещая ту сказочную роскошь, с которой была обставлена квартира Потемкина.
Но Серебряков не удивился этой роскоши. Ни малейшего внимания не обратил он на нее.
Без страха переступил он и порог кабинета всесильного временщика, перед которым раболепствовали и унижались даже первейшие вельможи государства.
Он нисколько не смутился и от взгляда, брошенного на него Потемкиным.
Серебряков гордо и смело стоял перёд огромным письменным столом, заваленным бумагами, картами и книгами.
За столом, как раз против Серебрякова, сидел на мягком кресле Потемкин.
Он был в дорогом бархатном шлафроке и в напудренном парике.
Потемкин, прежде чем начать говорить с Серебряковым, долго и пристально на него смотрел, желая смутить его своим взглядом.
При виде бледного, исхудалого человека, убитого горем, уничтоженного судьбою, но все еще не потерявшего своего достоинства, в сердце Потемкина заговорило что-то похожее на жалость.
— Садитесь! — сказал он, показывая на стул. — Мне вас жаль, вы так много терпели, — добавил он.
Серебряков на это ничего не ответил.
— Вы на меня смотрите, конечно, как на своего врага! — продолжал Потемкин.
— Враги, генерал, должны быть равны и силою и положением, а вам, как уже вы сказали, ничего не стоит раздавить, уничтожить меня, вы сильны, а я бессилен!., вы лев, а я ягненок! — с иронией ответил Серебряков.
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что я вас как врага, как соперника должен бы был вызвать на дуэль, но теперь это невозможно, вы ответите смехом на мой вызов…
— Дуэли запрещены, государь мой, императрицей, и я никогда, никогда не нарушу сие запрещение!.. Воля императрицы должна быть священна для каждого, также и для вас… Не думайте, что я сробел бы драться с вами, я верю в свою счастливую звезду и смерти не боюсь!..
— Я и не думал, генерал, вызывать вас на дуэль, потому что, повторяю, дуэль между нами невозможна!
— Да, да, невозможна, кончимте миром.
— Едва ли это возможно, ваше превосходительство!
— Почему же?
— Вы требуете слишком дорогой цены за это.
— Я требую клочок бумаги, на котором вы напишете, что не любите княжну Наталью Платоновну Полянскую, — и больше ничего… Только несколько слов, и вы на свободе, мало того, вы будете зачислены в полк следующим чином, этим, надеюсь, вы оправите свое честное имя…
— Не унижайте меня этими словами, ваше превосходительство, ведь и я человек, ведь и у меня душа есть, а вы хотите играть ею… Нехорошо, генерал, нехорошо!.. Не забывайте, что есть Бог, он вступится за меня и не даст вам окончательно погубить меня…
При последних словах голос у Серебрякова дрогнул, и он, чтобы скрыть свои слезы, отошел от стола.
— Видит Бог, я не хочу вашей погибели!.. Если бы я только захотел, то вы давно бы… Ну, не станем говорить про это! Мне вас жаль…
— Эта, видно, самая жалость, ваше превосходительство, и запрятала меня в каземат крепости, — с горькой улыбкой проговорил Серебряков.
— На то была не моя воля…
— Но вы же, генерал, ведь имеете волю извлечь меня оттуда, если я откажусь от княжны, если я обману и себя и ее, ведь тогда вы выпустите, не так ли?..
— Я уже вам сказал…
— И я говорю вам, что нет и нет!
— Как хотите… Вас отвезут опять в крепость, вас осудят…
— Что же и расстреляют, как сообщника Пугачева, так-то ли, ваше превосходительство?
— Ну, этого бояться вам нечего… Ваше наказание ограничится только ссылкою в Сибирь…
— И на этом покорнейше благодарю, ваше превосходительство…
— Послушайте, Серебряков, вас осудят, сошлют, не думаете ли вы, что княжна решится идти за вами в ссылку?..
— Я этого не думал и никогда не допущу княжну до сей жертвы…
— А если так, зачем же вы упорствуете, зачем не хотите принять мое предложение?..
— А потому, что оно бесчестно, и еще затем, что я своим чувством не торгую!.. — твердо ответил Серебряков.
