Солдаты, показывая им рукой на самозванца, говорили:
— Помните, детки, что вы видели Пугачева!..
А Пугачев, в продолжение всей дальней дороги от Симбирска до Москвы, был спокоен, весел и говорлив.
Он надеялся на помилование.
Везли Пугачева не спеша.
Вот и Москва златоглавая.
Несмотря на лютый мороз, народ валом валит к той заставе, через которую повезут Емельку Пугачева.
Все спешат взглянуть на злодея, который в страхе и ужасе несколько месяцев держал почти всю Русь православную.
Дома остались только стар и мал.
Радовались поимке злодея, а были и такие, которые сожалели о Пугачеве и ждали его в Москву не в оковах под стражей, а с большою силой мятежников.
— Который же это Пугач-то проклятущий, скажи на милость, добрый человек? — промолвила какая-то старуха, морщась и дрожа от холода, обращаясь к купцу в лисьем тулупе и такой же шапке.
— А вон, вон, смотри, вон везут, скованного по рукам и ногам.
— Да неужли это он? — удивилась старушонка.
— Он, он, злодей треклятый!..
— А как же говорили, что у Емельки Пугачева рожа-то песья, ну, как есть собачья?
— Мало ли что болтают… У Емельки облик человеческий, только душа у него песья, да еще хуже.
— Теперича этот самый Пугачев, хотя и крепко скован, а все же убежит, треклятый, вот помяни ты мое слово, почтенный человек, убежит!.. — говорил какой-то молодой парень, похожий на мастерового, в нагольном полушубке, обращаясь к старику чиновнику с гладко выбритым лицом…
— А за эти самые слова не хочешь ли, парень, на съезжую прогуляться?.. — строго отвечает чиновник…
— Зачем, туда мне не по пути…
— Будет по пути, как возьмут тебя, раба Божьего, да и поведут со связанными руками.
— Было бы за что…
— За то, не говори, что Пугачев убежит, не мути, не пугай народ честной; народ радуется, что злодей попался, а ты говоришь — убежит…
— И убежит, потому Емелька Пугач оборотень, — настойчиво возражает чиновнику молодой парень.
— Какой такой оборотень?
— Известно какой, самый настоящий… Разве твоя милость не разумеет?
— И то, парень, не разумею…
— Ин слушай: захочет теперича этот самый Пугачев, ударится головой оземь и станет он собака, али волк, а не то и в птицу обратится… Потому самому и оборотень называется!.. Ударится о землю и готов ворон, взмахнет крылами и улетит за тридевять земель в тридесятое царство!.. Ищи его, свищи!..
— Это бабьи выдумки!..
— Нет, не выдумки, господин честной!.. Спроси кого хочешь, всяк тебе то же скажет.
— Скажут, что ты глуп, парень.
Чиновник, не желая больше продолжать разговора, отошел от парня.
— Где он, где он, злодей, раздвиньтесь, люди добрые, дайте мне взглянуть на изверга, он двух сыновей моих замучил, ни в чем неповинных, на моих глазах повесить приказал!.. А я ушла… Меня спас Господь… А, вот он!.. Злодей, убийца, Каин проклятый… Попался… скован… не убежишь… И тебя покарал правосудный Бог!.. Лютая казнь ждет тебя, злодея… Будь ты проклят и в этой жизни и будущей!… Огонь палящий, геенна огненная ждет тебя… Кляну страшной клятвой, кляну тебя, убийцу моих милых сыновей!.. — со стоном, громко выкрикивала высокая, худая старуха, с бледным морщинистым лицом. Ее выразительные глаза метали искры ненависти и злобы. На ней дорогая боярская одежда. Опираясь на свой посох, старая боярыня вся дрожит. — Вся та кровь, которую ты пролил, злодей, да обрушится на твою голову и захлебнешься ты в этой крови, ирод!..
Пугачева посадили в Москве на Монетный двор и приковали его к стене.
До решения своей участи Пугачев целых два месяца находился там.
С утра до вечера густой толпой шли москвичи на Монетный двор взглянуть на Пугачева, который был страшен даже в своем бессилии.
По словам очевидцев того времени, многие женщины, при взгляде на самозванца, от его огненного взора и грозного голоса падали без чувств.
С Пугачевым были схвачены и также привезены в Москву его приближенные сообщники: Чика, Перфильев, Шагаев, Подуров и Торнов. Их посадили под строгим караулом в острог. Москвичи с нетерпением ожидали, к чему присудят Пугачева и других главарей мятежа.
Князь Платон Алексеевич Полянский, почитая своего дворового Мишуху Трубу погибшим, был немало удивлен и обрадован его неожиданным приходом.
Мы уже знаем, что его, по предписанию военной коллегии, отпустили на все четыре стороны, а Сергея Серебрякова под конвоем приказано было доставить в Питер.
Нелегко было Мишухе без копейки денег пуститься в дальнюю дорогу.
Шел он Христовым именем, а где и зарабатывал тяжелым крестьянским трудом себе кусок хлеба и ночлег.
Так он дошел до Москвы.
Бледным, исхудалым, едва волоча ноги, явился он перед своим господином.
— Михайло, ты ли?! — невольно вырвалось у князя Полянского при взгляде на своего крепостного.
— Я, ваше сиятельство!..
— Но что с тобой, ты болен?..
— Все было, ваше сиятельство, и болен был, и смерть на носу была: под деревом, с петлей на шее, последнего конца себе ожидал…
— Бедняга, тебя совсем узнать нельзя!.. Ну, рассказывай, что, как… Впрочем, ты голоден и устал… Эй, Григорий Наумович! — позвал князь своего старого камердинера.
— Что приказать изволите, ваше сиятельство? — с низким поклоном спросил вошедший камердинер.
— Позаботься о своем племяннике: он голоден и устал!..
— Ну, пойдем, что ли, ишь, как тебя отделали!.. И не признаешь, ровно не Мишка Труба, право! — в словах камердинера слышалось участие.
— Отделали, дядя, не один год унесли жизни, — болезненно промолвил Мишуха Труба.
— Ну, пойдем, пойдем, поправишься!
В тот же день, вечером, князь Платон Алексеевич позвал к себе Мишуху, который успел с дороги отдохнуть и оправиться.
— Ну, Мишуха, сказывай все по порядку. Теперь ведь ты говорить можешь, отдохнул… Так?
— Так точно, ваше сиятельство!
— Ну, рассказывай про Серебрякова, жив ли он?
— Жив, ваше сиятельство!
— Что же ты его с собою не привел?
— Нельзя было, ваше сиятельство! Офицера Серебрякова увезли под конвоем в Питер.
— Возможно ли? За что? — меняясь в лице, воскликнул князь Полянский.
— За соучастие с Пугачевым, ваще сиятельство! Солдаты увезли господина офицера… Если дозволите, я все по порядку рассказу…
— Рассказывай, рассказывай! Несчастие одно за другим на бедного Серебрякова!
— Истинную правду изволили сказать, ваше сиятельство, несчастнее господина офицера, кажись, и человека на свете нет!
— Ну, говори же, я слушаю!
Мишуха Труба подробно рассказал своему господину все то, что он знал про Сергея Серебрякова, рассказал, как они бежали и как снова попали в Казани в руки Пугачева, как Пугачев хотел их повесить и как отряд гусар Михельсона помешал этому злодеянию.
— У обоих нас, ваше сиятельство, петли на шее были и жизнь на волоске висела… Оба мы, приготовляясь умереть от лютой казни, предсмертные молитвы читали! И вдруг Господь послал нам спасение, гусары почти из петли вынули, ваше сиятельство! Тут полковник Михельсон допросы нам стал чинить, признал нас за соучастников Пугачева и обоих отдал под караул… Немало времени мы сидели под арестом… Меня отпустили на все четыре стороны, а господина Серебрякова в Питер с солдатами отправили… — такими словами закончил Мишуха Труба свой рассказ.
Этот рассказ произвел сильное впечатление на князя Платона Алексеевича.
В несчастье Серебрякова он винил себя одного.
«Всему я виновен и должно мне быть ответчиком перед Серебряковым. Надо во что бы то ни стало спасти его. Не мешкая я поеду в Питер, стану просить за него. Я докажу его невиновность… Если надо будет, саму государыню буду просить… Ну, и заварил же я кашу»…
Князь отдал приказание своим крепостным готовиться в дорогу.
Прежде своего отъезда он решил переговорить с княжной Наташей относительно своей поездки в Петербург.
— Наташа, на днях я еду в Петербург и знаешь зачем?
— В Петербург? Зачем? — удивилась княжна.
— Выручать твоего жениха, — пристально посматривая на дочь, ответил ей Платон Алексеевич.
— Жениха?.. Я… я не понимаю, про кого вы говорите, папа?..
— Про Серебрякова.
— Как, разве он… — молодая девушка не договорила и побледнела.
— Будь тверда, дитя мое, и не волнуйся. Серебрякова обвиняют в страшном преступлении, в соучастии с Пугачевым.
— Возможно ли… Боже!.. Сергей Дмитриевич — соучастник Пугачева! — горькие слезы мешали княжне говорить.
— Успокойся, Наташа… Я вступлюсь за Серебрякова… Я должен это сделать… Тут какое-нибудь недоразумение.
— Папа, я поеду с вами в Петербург, — твердым голосом проговорила княжна Наталья Платоновна.
