– Шенке! – кричит Эльза. – Шенке, куда? Иди к нам, и мы тебя просветим по поводу девственности святой девы Марии.
Несколько дней Шенке в рот не брал спиртного. Аккуратно посещал собрания «Союза спасения германских душ», и нравственные проповеди, которые он слушал из уст проповедника, согревали его сердце. В мгновение ока, как убегающий от греха, он проскакивал мимо трактира, глотая слюну. А по вечерам стоял у входов в дома, и пытался вернуть проституток к непорочной жизни по примеру девы Марии, понесшей сына Божьего, и Марии Магдалины, завязавшей с пороком. Проститутки умирали от хохота, и говорили, что не приносят доказательств непорочности от небесных святых, и что только они, жрицы любви, приводят к тому, чтобы с теми все эти чудеса случались. Жена же встречала его с метлой с криками, слышными во всех углах дома:
– Что толку в том, что ты оставил горькую и пристрастился к греху!
– Вот, святой монах вернулся к горькой, – смеется Эльза.
Шенке вращает глазами, стараясь направить взгляд на двери желанного дома, слышит шуточки дев в свой адрес, ускоряет шаги и вот уже исчезает за дверьми трактира.
И Хейни сдвигается с места, сначала колеблясь, шаг за шагом, а снег валит на него сверху, но он уже в переулке, вжимает голову в плечи, вбирает грудь, и тоже исчезает за дверью трактира.
Сегодня большинство жильцов переулка собрались у Флоры. Она стоит в окне витрины и приклеивает сверкающие звезды к розовому телу толстой Берты.
– Приклей крылья твоей Берте, – советует кто-то Флоре, – и будет у тебя ангел, достойный уважения.
В трактире воздух густ и жарок. За прилавком стоит Бруно с неизменной сигарой в зубах. Но его роль невелика, потому что трактир полон до отказа. Все пришли сюда не для того, чтобы есть и пить, а лишь согреть свои члены. Часами сидят за единственным бокалом пива, играют в карты, скручивают самокрутки из табака и листков бумаги, лениво переговариваются, пока не вспыхивает неожиданный спор. И потому, что он внезапен и по пустячному поводу, то и заканчивается неожиданно и впустую. И каждый погружается опять в свое безделье, тасует карты под звуки капающей из крана в мойку воды и шорох огня в печи. Жирная полосатая кошка греется у железной печки, открывая время от времени зеленые, вспыхивающие фосфором, глаза в полумраке трактира. Над головой Бруно горит лампочка, сверкающая бликами в пустых стаканах на прилавке и на полных бутылках, стоящих на полках.
А перед окном с толстой Бертой тянется переулок, забинтованный в белое, загрязненное серыми домами.
Когда входит Хейни, взоры всех удивленно обращаются к нему. Редкий гость он в трактире. Флора, которая закончила свою работу и возвратилась к мужу за прилавок, встречает его усмешкой.
– Добро пожаловать, – вскакивает горбун, приветствуя Хейни своим каркающим голосом, – добро пожаловать, Хейни. Садись за мой стол, выпей бокал пива за мой счет, дело процветает! Пей, Хейни!
– Убери свои лапы, кривая тыква! – убирает Хейни его руку с себя. – Я не пришел сюда, терять время на болтовню с тобой.
Хейни берет бокал пива, и садится рядом с печкой.
Долговязый Эгон косится в сторону Хейни. С тех пор, как начал падать снег, луна-парк прекратил работу, и он уже не прусский Голиаф, а сельчанин, у которого кончились последние гроши в большом городе, и не с чем ему вернуться на Рождество в родное село, к своей семье.
– Ха! – ударяет картой по столу его сосед. – Чем пробавляешься, деревня?
– Снегом, которым добывал хлеб из людских ртов, – говорит сосед.
– Как добывал? Может ли давать заработки такое летучее и пустое, как снег? В общем-то, когда солнце сушит кости, а дождь приносит простуду, снег же приносит работу таким, как ты. Будет падать так еще день-два, заработаешь на хлеб, сгребая снег с дорог.
– Этот снег – благодеяние, – говорит другой сосед.
Эгон то ли прислушивается, то ли нет. Смотрит на снег, охваченный тоской по родному селу.
– Дама пик!
– Король червей.
– Продолжим игру, Эгон.
Раздается резкий голос сапожника Шенке. Стакан спиртного перед ним:
– Проиграл! – почти рыдает Шенке. – Проиграл!
Хейни единственный, кто прислушивается к Шенке.
– И все это из-за отрыжки, – завывает Шенке, – отрыжка во всем виновата.
– Тут совета не дашь, – говорит один, в кепке набекрень, небрежным и равнодушным голосом.
– Есть! Есть совет, – говорит горбун. – Ты кладешь три ложечки сахара в стакан с кипятком, и выпиваешь одним глотком, и отрыжки как не бывало.
– Если бы я знал, – огорчается Шенке, – но как бы это помогло, если бы я даже знал? Против сатаны нет советов.
– Нет советов, – подтверждает мужчина в кепке набекрень.
– Есть! – выступает против него горбун.
– Вот причина, говорю я вам, – кричит Шенке в горьком отчаянии, – причина в том, что из-за лягавшего меня сатаны и из-за снега я вернулся в трактир. Если бы не они, нога моя бы не переступила этот порог.
– Нет, – сомневается другой сосед, сосущий курительную трубку и занятый сооружением большого дома из использованных спичек. Он строитель, и без работы уже много месяцев. Перочинным ножиком он затачивает кончики спичек и делает окна спичечного дома.
– Нет! – вопит Шенке. – В том-то и правда, что нет! Только то, что меня лягнули – сатана, и снег, и моя благоверная, чтобы преисподняя ее поглотила, привело ко всему. Сделай мне утром бутерброд, говорю ей, я иду на собрание помолиться. И в тот же день, в воскресенье, старуха моя ворочается в постели и ворчит: иди, иди, сучий сын, это она мне именем Иисуса. Выхожу я из дома, сердце мое пусто и зубы чисты. Падает снег, и кости мои летают от стужи. На входе в трактир я вижу злодейку Флору, глаза ее подведены снегом. Говорю я себе: «Шенке, душа твоя согрешила, и нужен глоток для ее очищения. Без этого глотка ты дальше не сможешь двигаться, – Шенке вздыхает и делает глоток из стакана, – размышления сердца, это как нарост у человека, возникающий не к добру, так может ли, человек противостоять размышлениям сердца?
– Ни за что! – поддерживает его мнение мужчина в кепке набекрень.
– Может, еще как может, – опять встревает горбун, – тебе нанесли вред запретные размышления по пути в церковь. Когда зло убегает перед амвоном, сразу эти мысли отстают от тебя.
– Чепуха! – кричит Шенке. – Суета сует! Ведь дорога проходит мимо трактира, и злодейка Флора стоит у входа и таким сладостным голоском говорит: «Куда несут тебя ноги, Шенке, в такую стужу и снег? Не согреешь ли душу стаканчиком крепкого питья? Даже ангелы небесные в такую стужу не пропустят случая, чтоб не пропустить стаканчик». Храни душу, говорю я себе, храни душу… Но как приятен глоток грешащей душе. Человек делает первый глоток, но сатана притягивает его ко второму глотку, и стакан тянет за собой следующий стакан. После пятого стакана восходит в мою память святое место, и вот он, святой проповедник, передо мной. Бегу я туда, а спирт воспламеняет мои кишки, и сатана обвиняет, и весь ужас, который опрокидывает на меня проповедник именем святой девы Марии, доходят до горла, и я громко отрыгиваю. Он – Мария, я – отрыгиваю, он – дева, опять отрыгиваю. Он – святая, а у меня снова отрыжка. Рассердился святой на амвоне. «Пьяная свинья, – закричал он, обращаясь ко мне, – немедленно покинь это святое общество, ибо ты оскверняешь его своими устами, свинья!» Кричит святой, а я отрыгиваю и валюсь с ног к его ногам, и валяюсь во прахе. А он: «Вставай, свинья, и не оскверняй этот святой пол». И они хватают меня за рукава и выталкивают наружу, в снег и стужу. А сатана продолжает во мне рыгать, и не прекращает этого дела. Вы слышите меня! Потерял, душу свою я потерял! Душу свою!
– Пей, Шенке, горькую, – пробуждается милосердие у мужчины с кепкой набекрень.
– Глядите, глядите, – неожиданно вскрикивает горбун и указывает на переулок. Двое евреев вышли из мясной лавки, и чернота их длинных пальто особенно выделяется на фоне воздуха, заполненного белыми хлопьями.
– Как черные вороны, что выпорхнули из логова сатаны, – кричит горбун, – черные вороны.
– Что ты все время проклинаешь евреев? – отрывается строитель, посасывающий курительную трубку, от своих спичек. – Они такие же люди, как ты и я.
– Как это – «такие же, как ты и я»! – кривится лицо горбуна. – Эти обрезанные мусульмане и мы – одно и то же?!
– Есть у кого еще использованные спички? – строитель встает и проходит между столиками – собрать строительный материал для своего спичечного домика.
– Дама пик! – ударяет кто-то картой по столу.
– Глупым везет! – выговаривает косоглазый долговязому Эгону, выигравшему партию в карты, будучи рассеянным.
– Капустная голова, а руки картежника.
– Убери копыта, свинья!
– Я крестьянин и сын крестьянина!
На несколько минут возбуждается весь трактир, несутся со всех сторон ругательства, которые не столько громки, сколько скучны. И только снаружи порывами завывает сильный вихрь, свистя, и закручивая снег.
