в Бельгии, в Арденнах, двоевластие?»
— Ну и сукин сын! — воскликнул Щербак. — Куда загнул! А в душу ко мне лез, сыпал комплименты, будто мак из горсти!
Люн тряхнул седым чубом.
— Красные флаги на улицах — это правда?
— На каких там улицах! На здании местной федерации Компартии — раз, около здания, где размещены советские партизаны, — два. Вот и все! Почему же Вандеманс не увидел бельгийских флагов на ратуше, на железнодорожном вокзале, наконец, над штабом полка, где мы с ним довольно подробно беседовали, в том числе и о флагах?..
— Этот бык от политики боится красного, — негодовал Люн. — Отлично знает, что врет, но шпарит без оглядки. Можешь не сомневаться: на эту «утку» клюнет немало «охотников». Такой шум поднимут — будь здоров.
Антон сказал, что намерен поехать в Брюссель.
— Подожди день-другой, — попросил Люн. — Николь слегка подремонтирует меня, и отправимся вместе. Уж очень я ослаб.
От Люна Щербак поехал в Пульсойер в надежде повидаться с Эжени.
Домик Гарбо оказался на замке, жалюзи на окнах опущены. Жухлые листья и слой пыли на крыльце говорили о том, что нога хозяина давно здесь не ступала.
Сначала Антон почувствовал разочарование, но оно тут же уступило место тревоге. Он подумал, что ферма Рошара не столь уж безопасное пристанище. Балю получал донесения о бесчинствах эсэсовцев в маленьких горных селениях. Фермеры просили защиты. То, что люди просили защиты не у американцев, а у партизан, означало признание их законной властью. Фермеры верили: партизаны не оставят в беде мирных жителей.
Поэтому, вернувшись в Комбле-о-Пон, Щербак решительно поддержал предложение начальника штаба создать мобильные группы для прочесывания горных лесов и ущелий в треугольнике между Комбле-о-Поном, Пульсойером и Ремушаном.
С поездкой в Брюссель пришлось задержаться. В Комбле-о-Поне Щербака ждал приказ командования о присвоении армейских званий командирам 4‑го полка в соответствии с занимаемыми должностями, а также распоряжение одеть партизан в обмундирование бывшей бельгийской армии, склад которого был захвачен при освобождении Льежа.
В роте Довбыша этот приказ не вызвал энтузиазма.
— Чтобы я влез в чужую шкуру?! — кричал Куликов, сердито раздувая ноздри короткого веснушчатого носа. — Да я и во сне вижу себя в красноармейской гимнастерке! В партизанах я временный, я всегда — боец Советской Армии. Мне хотя бы завалященькую форму, но свою! Правильно я говорю, ребята?
Щербак понимал Куликова, но Балигана тоже можно было понять. Штаб ПА требовал участия партизанских соединений в боевых операциях на фронте, а значит, унификация формы была просто необходимой. Смешно думать, что партизаны прибудут на передовую одетые кто во что горазд.
В Шанкс Щербак приехал в необычной для себя военной форме с тремя золотыми звездочками на лацканах кителя.
Николь всплеснула руками, увидев Антона, а Люн иронично поклонился:
— Мон женераль!..[55]
— Полковник, мсье Люн, всего лишь полковник, — весело уточнил Щербак. — У нас говорят: снятся полковничьей шапке генеральские лампасы.
4
Бельгийская столица встретила их сентябрьской непогодой. Контуры домов и улиц терялись в промозглой, похожей на туман, мороси. «Опель» долго петлял запутанными улочками рабочего предместья Икль, миновал два или три парка в осенних красках и несколько старинных, радиальной кладки виадуков. Несмотря на слякоть, на улицах было многолюдно, мелькали плащи и зонтики, по брусчатке шелестели армейские машины, рассыпая из-под колес брызги.
Дом, где размещался штаб партизанской армии и ЦК компартии Бельгии, ничем не выделялся среди других строений в этом квартале — стрельчатые окна, цепочки дымоходов на высокой конической крыше.
Дежурный офицер проверил документы и провел прибывших в кабинет командующего.
Щербак волновался. Слава о Диспи, опытном подпольщике, организаторе вооруженной борьбы против гитлеровцев, человеке исключительной, редкой отваги, давно облетела Бельгию. Рошар и Люн говорили о нем с восторгом, а у сурового Жозефа Дюрера при одном упоминании про Диспи ласково светились глаза: их связывала многолетняя личная дружба.
Щербак переступил порог, готовясь четко, по-армейски доложить о своем прибытии, но сразу же попал в объятия и не мог понять, кто здесь есть кто, потому что в кабинете находились три человека в гражданском и каждый спешил дружески обнять Антона, а затем уже здоровались с Люном — его, как видно, хорошо здесь знали.
Двое засыпали вопросами Щербака, а третий отошел к окну и тихо разговаривал с Люном, положив ему на плечо небольшую жилистую руку.
Вскоре Антон понял, что коренастый, среднего роста мужчина в синем костюме с внимательным взглядом небольших глаз под стеклами очков — Диспи, а худой и голубоглазый, с большими залысинами на продолговатой белокурой голове — его заместитель Рауль Балиган, известный личным участием во многих дерзких операциях. Кто был третий, занятый разговором с Люном, Антон пока не знал.
Диспи интересовала обстановка в Арденнах, настроение в подразделениях, отношение населения к партизанам, первые встречи с американскими частями. Бой под Комбле-о-Поном он расценил как очень важный, с точки зрения военных, успех. Балиган что-то записывал в карманный блокнот и изредка бросал реплики.
— Партизаны удивляются, почему им до сих пор не выделили участка фронта? Война ведь продолжается! Правда, кое-кто считает, что времена Сопротивления закончились, — сказал Антон. — Но в основном это пожилые, семейные люди.
— А как поступили бы вы насчет пожилых и уставших ходить с оружием? — тут же спросил Диспи.
— Не знаю, — сказал Антон, немного поколебавшись. — Я во всяком случае не имею ни морального права, ни полномочий задерживать их.
— Ну, об этом мы еще поговорим, — сказал Диспи. — Эдгар, у вас нет вопросов к товарищу Щербаку?
Только теперь Антон понял, что третий не кто иной, как Эдгар Лальман, о котором ему не раз приходилось слышать от Дезаре.
— Вы и так устроили ему настоящий допрос, — улыбнулся Лальман. — А я все слышал.
Быстрыми шагами он подошел к столу, сел напротив Щербака и пристально посмотрел ему в глаза — маленький, худощавый, седой. На морщинистом лице доминировал нос.
— Перед тем как вы вошли, товарищ Щербак, мы обсуждали последнюю столичную новость, — сказал Лальман. — Вместо опозорившегося перед соотечественниками короля Леопольда нация отныне осчастливлена правлением его высокородного брата. Вчера парламент назначил
