Пришлось мнѣ самому присутствовать на собранномъ по этому поводу сходѣ Кирилловскаго общества, на которомъ старики высказались за возможность назначенія опеки. Не забуду я высказаннаго на сходѣ мотива: „Чѣмъ же дитё виновато, что на Божій свѣтъ появилось?!”
Таковъ былъ гуманный гласъ народа, который и былъ положенъ въ основаніе установленія немедленной опеки. Это дало возможость возбудит дѣло въ Мусорскомъ Волостномъ Судѣ объ истребованіи отъ Кирилла Бугринскаго всего самоуправно забраннаго имъ имущества, въ пользу его сестры Марфы, какъ дочери и опекунши.
Въ качествѣ общей черты того времени, надо сказать, что семейное начало стояло въ мѣстныхъ нравахъ и обычаяхъ довольно твердо. Бывали, конечно, семейныя недоразумѣнія, ссоры, тяжбы, но какъ исключеніе.
Вспоминаю то мое душевное состояніе, когда, бывало, ко мнѣ, юному и неопытному въ жизни холостяку, обращались цѣлыми семьями за совѣтомъ и разрѣшеніемъ домашнихъ ссоръ и претензій. Когда же я, неувѣренный въ цѣлесообразности своихъ совѣтовъ, отсылалъ ихъ иногда въ волостной судъ, просители отмахивались и настойчиво добивались моего посредничества.
Временами приходилось выслушивать множество смущавшихъ меня интимныхъ подробностей деревенскаго семейнаго быта. Надо правду сказать: въ описываемое время довѣріе среди населенія къ земскимъ начальникамъ было безграничное, да и авторитетъ ихъ стоялъ на должной высотѣ. Смѣшно вспоминать, но бывали случаи, когда я мирилъ супруговъ, возвращая мужу строптивую его жену. Но встрѣчались и иные казусы, когда приходилось совѣтовать родителямъ брать временно обратно къ себѣ дочь-молодуху, во избѣжаніе дальнѣйшихъ ея мученій, испытываемыхъ отъ ея пропойцы-мужа. Однажды, присутствовашій тутъ же отецъ сына-пьяницы вымолвилъ: „И правильно: пусть вздохнетъ бабенка, а я тѣмъ временемъ, съ сынкомъ по-свойски покалякаю — небось, живо исправится, тогда и за женой вновь пошлемъ. Такъ что-ли, старики-сватушки?” На этомъ порѣшивъ, всѣ удовлетворенные пошли къ себѣ по домамъ.
Престижъ старшаго въ семьѣ въ то время еще свято чтился и крѣпко стоялъ. Самый законъ о семейныхъ раздѣлахъ этотъ строй въ цѣлости поддерживалъ. Ввиду полнаго сочувствія моего къ такому порядку вешей, мнѣ оставалось лишь слѣдить за неослабнымъ примѣненіемъ закона на практикѣ.
34
Вернусь я теперь къ вопросу о томъ, какъ и что приходилось дѣлать мнѣ, какъ земскому начальнику, въ случаяхъ, когда нарушалась обычная трудовая жизнь деревни какими-либо бѣдствіями стихійнаго характера или отъ преступныхъ умысловъ отдѣльныхъ злонамѣренныхъ лицъ.
Что касается эпидемій, эпизоотій, такъ часто посѣщавшихъ наше Поволжье, то съ этими бѣдствіями боролось главнымъ образомъ губернское земство. Земскіе начальники были лишь пособниками на мѣстахъ.
Пожаровъ было немного, въ большинствѣ случаевъ ограничиваясь небольшимъ количествомъ дворовъ. Въ дѣлѣ борьбы съ этимъ деревенскимъ бѣдствіемъ Ставропольское уѣздное земство со своей стороны предпринимало рядъ мѣръ, изъ которыхъ одной изъ наиболѣе существенныхъ считалось повсемѣстное устройство въ уѣздѣ т. н. „глинобитныхъ” крышъ. Крестьянскія соломенныя крыши являлись главными распространителями деревенскихъ пожаровъ, и въ этомъ отношеніи плетневые, обмазанные глиной покровы домовъ и дворовъ на практикѣ несомнѣнно служили наилучшими предохранителями отъ распространенія огня.
Слѣдить за проведеніемъ въ жизнь указанныхъ обязательныхъ постановленій и карать непослушныхъ — земствомъ было возложено на земскихъ начальниковъ. Это создавало для нихъ хлопотливый трудъ. Много уговоровъ и немало времени затрачивалось всѣми нами на этотъ предметъ. Частично кое-гдѣ удавалось добиваться успѣха, но, въ общемъ, благое земское намѣреніе осуществлялось туго по многимъ причинамъ, въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ безусловно уважительнымъ, какъ напримѣръ, в степныхъ, гдѣ лѣсного матерьяла невозможно было достать.
Спустя лѣтъ пять, постановленіе это было самимъ земствомъ отмѣнено, да и въ деревняхъ стали больше переходить на тесовыя и даже желѣзныя крыши, чему очень способствовала разумная политика страхового отдѣла губернскаго земства.
Случались кое-гдѣ при мнѣ „красные пѣтухи” — поджоги, особенно часто одно время имѣвшіе мѣсто въ селѣ Мусоркѣ. Народъ жестоко реагировалъ на это зло. Когда были пойманы оба поджигателя, оказавшіеся извѣстными на селѣ хулиганами и ворами, Мусорское сельское общество постановило сослать обоихъ въ Сибирь, благодаря чему вся мѣстная округа была избавлена отъ постоянныхъ страховъ за цѣлость имущества. Это былъ единственный за всю мою четырехлѣтнюю практику случай примѣненія закономъ предоставленной сельскому сходу столь исключительной и суровой дискредиціонной мѣры.
Въ отношеніи воровства въ моемъ участкѣ обстояло сравнительно благополучно: случались покражи лѣса, большей частью въ Курумчанскомъ районѣ, и въ началѣ моей службы развито было въ значительной степени конокрадство но и оно исчезло послѣ того, какъ удалось „выудить” заядлыхъ профессіоналовъ этого воровского спорта, которые были удивительными мастерами своего дѣла.
Усиленнаго браконьерства тоже не замѣчалось, несмотря на обиліе въ моемъ участкѣ дичи и звѣря. Очевидно, лѣсная стража казеннаго и, въ особенности, удѣльнаго вѣдомствъ исполняла свое дѣло добросовѣстно.
Въ этомъ отношеніи не все обстояло благополучно какъ разъ по близости отъ самого земскаго начальника — въ Hoво-Буяновскомъ районѣ, гдѣ въ Ушковскихъ лѣсныхъ и овражныхъ „крѣпкихъ” угодьяхъ царствовалъ нѣкій Саккадѣевъ, извѣстный на всю округу охотникъ, завзятый браконьеръ, не имѣвшій ни охотничьяго билета, ни владѣльческаго разрѣшенія. Никто не рѣшался притянуть его къ отвѣтственности изъ-за страха передъ его жестокой мстительностью, да и уловить его, какъ мнѣ говорили, не было никакой возможности: это былъ настоящій бродячій, лѣсной, осторожный, смѣтливый, хищный звѣрь... Всѣ отзывались о немъ съ боязнью и меня предупреждали о его злобѣ. Весной (1895 года) какъ-то собрались мы со сторожемъ „комитетской” чайной Золотаревымъ на глухариный токъ въ Моховой Боръ, — куда мы забрались въ самую еще темь — въ глухую полночь, какъ это требовалось условіями этой охоты. Каждый изъ насъ расположился ко временному отдыху и сладкой для охотничьяго самочувствія выжидательной дремѣ. Пройдетъ еще какой-нибудь часъ и придется весь свой чуткій слухъ настораживать надъ пробужденіемъ лѣсного птичьяго царства.
Устроившись у корня сосны, мы замерли. Прошло немного времени. Небо оставалось еще ровнымъ безъ проблеска зари, какъ вдругъ до нашего слуха стали доходить изъ лѣсного далека чьи-то шаги, мѣрные, неторопливые и несомнѣнно людскіе. Мало-по-малу шаги эти, явственно раздававшіеся, благодаря подмороженному насту, приближались къ нашему мѣсту. „Баринъ, слышь-ка”, — прошепталъ мнѣ на ухо взволнованнымъ голосомъ Золотаревъ: — „это не иначе, какъ Саккадѣевъ!.. Опричь его, некому больше шататься по здѣшнимъ мѣстамъ!”.. — „Не робь, Золотаревъ”, — отвѣтилъ ему я: „дичь хорошая, почище глухаря, коли удастся взять!” Съ этими словами я приказалъ ему встать за другую сосну на противоположной сторонѣ нашей полянки и немедленно кинуться мнѣ на помощь, если позову. Самъ я остался на мѣстѣ, взведя на всякій случай курки. Черезъ нѣкоторое время шаги раздались вплоть около насъ. Человѣкъ остановился, очевидно раздумывая, куда идти. На нашемъ мѣстѣ какъ разъ скрещивались два оврага. Пристально вглядываясь въ темноту, я все же никакъ не могъ разобрать силуэта пришедшаго бродяги. Вдругъ чиркнула спичка, и я въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя увидалъ освѣщенную на минуту физіономію закуривавшаго свою „носогрѣйку” ночного пришельца, по всѣмъ примѣтамъ подходившаго къ облику пресловутаго браконьера. Спичка была брошена, осталась примѣтной лишь точка раскуриваемой трубки. Я рѣшилъ дѣйствовать. Моя ближайшая цѣль была прежде всего — отобрать его оружіе. Быстро подойдя къ нему, я назвалъ его. Видимо огорошенный, Саккадѣевъ отозвался, бросивъ мнѣ хриплымъ голосомъ: „чего тебѣ, лѣшій, нужно, аль не знаешь Саккадѣева?” Убѣдившись, что это тотъ самый, за которымъ я столько времени охотился и, боясь, что и теперь, того и гляди, этотъ лѣсной звѣрь изъ моихъ рукъ ускользнетъ, я, очевидно побуждаемый самъ хищнымъ инстинктомъ охотника, захватилъ лѣвой рукой его за грудь, другой, что было силы, обхватилъ бродягу за шею и крикнулъ Золотарева на помощь. Судьба помогла мнѣ во всемъ — ружье и кинжалъ были отобраны, - самъ Саккадѣевъ былъ нами связанъ по рукамъ и ногамъ. Золотарева я просилъ остаться при немъ, пока я пробуду въ лѣсу на охотѣ. Разсвѣтъ наступилъ быстро — мнѣ удалось подскочить къ одному глухарю и выстрѣломъ свалить его съ сосновой верхушки. Часовъ около семи утра вернулся я въ Буянъ съ „полемъ” — въ ногахъ валялся пятифунтовый красавецъ глухарь, а со мной рядомъ сидѣлъ хмурый, худой, с затравленно-озлобленнымъ видомъ, сѣдой щетиной обросшій, старый хищникъ Саккадѣевъ (или „Саккадевъ” по простонародному выговору). Не медля, я въ своей камерѣ составилъ протоколъ на него и вынесъ приговоръ съ высшей мѣрой наказанія, само собой навсегда отобравъ отъ него все охотничье оружіе. Когда, по окончаніи и прочтеніи приговора, я объявилъ ему порядокъ обжалованія и сказалъ, что онъ можетъ теперь идти домой, Саккадѣевъ, злобно сверкнувъ глазами, промолвилъ: „какой я теперь Саккадевъ! шабашъ нонѣ, порѣшу свое дѣло, пойду, отсижу, да и въ караульщики на угольныя ямы попрошусь! Старъ видно сталъ, а то бы во вѣкъ не поймать вашему брату Саккадева! Да и то Господь наслалъ на меня бѣду — собаченка сдохла моя, а то бы и нонѣ не былъ здѣсь!” Тѣмъ дѣло и кончилось. Саккадѣевъ сдержалъ свое слово — ремесло браконьерское съ великой той досады бросилъ и занялся на самомъ дѣлѣ окарауливаніемъ угольныхъ ямъ въ Ушковской экономіи. Меня же въ округѣ стали остальные болѣе мелкіе самовольные охотнички не на шутку побаиваться, и браконьерство, даже въ Ново-Буяновскомъ районѣ, за послѣдніе годы моей службы стало рѣдкимъ явленіемъ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
