Вечером пришел Насс. Я просмотрел список. Все это были обыкновенные, ничего не значащие фамилии.
— Зайдите ко мне сегодня около двенадцати часов, возможно, мы с вами проведем бессонную ночь.
Насс улыбнулся. Мне все больше и больше нравился этот скупой на слова, деловой и очень точный человек. Я сказал ему об этом. Насс коротко ответил:
— Мы люди будущей Германии. Рот фронт! — поднимая по-спартаковски кулак, попрощался он.
В седьмом часу Глебов пошел к фрейлейн Марианне.
— Надо, чтобы вы остались на ночь в этом вертепе. Поговорите с вашей знакомой, притворитесь пьяным, этаким развязным, простым и глупым парнем.
— Это нетрудно, — засмеялся старшина.
Однако не прошло и часа, как старшина вернулся обратно с обескураженным, смущенным видом.
— Осечка, товарищ гвардии подполковник, — сказал он. — Эта самая подавальщица, Марианна… не хочет она, — старшина помотал головой, — то есть она ничего, согласна, но в этом доме оставаться не согласна…
— Ничего не понимаю! Согласна, не согласна… Разъясните толком, старшина.
— Ну, ко мне или к себе она идти согласна, а вот наверх, на четвертый этаж, — даже побелела вся… никак не хочет.
— Может, вы ее не поняли?
— Понял, товарищ гвардии подполковник. Такие дела и без длинных слов понятны: «Ферботен», — говорит, — не велено, и точка!
— Кем не велено?
— А кто ее знает, тут уж я действительно не разобрался.
— Н-да… Интересно!
— А что, товарищ гвардии подполковник, если взять да просто облаву сделать, так, как этого радиста ловили? Окружить, да и ворваться внутрь, а во дворе и на улице караулы поставить. Никто не уйдет.
— Это последнее средство, старшина. Если уж ничего не останется, тогда за это возьмемся. Вот что, старшина, — сказал я, подумав, — идите сейчас к своей фрау и приведите ее сюда, но так, чтобы она даже и не знала, куда ведете. Найдите там разные слова и способы… Словом, не мне вас учить, как ухаживать за девушками.
— Есть! — уже из-за дверей весело рявкнул Глебов.
В ожидании событий я прилег и вновь принялся за книгу, но, по-видимому, эту повесть мне не суждено было дочитать до конца.
— Товарищ гвардии подполковник! Арестованный… — раздался за дверью голос.
Я вскочил, уронив книгу.
— …просит вас к себе. Очень, говорит, надо, — приоткрывая дверь, доложил начальник караула.
— Напугал, черт тебя возьми, я уж думал, что он бежал или повесился.
Сержант улыбнулся.
— Где ему бежать, за ним такое наблюдение устроено, чихнуть и то невозможно. Как вы ушли, он с тех пор все сидел, губы кусал да раскачивался, потом ка-ак упадет на койку — и головой о подушку… Минут десять бился, потом затих. Я даже войти хотел, думал — сомлел немец, но потом он встал, стал быстро так по камере бегать, с собой разговаривать, а сам руками машет. Походил-походил, присел к столу, долго чего-то думал, потом постучал в двери и чисто так по-русски сказал: «Попросите господина подполковника сюда. Скажите — очень прошу прийти».
— Ну, раз очень, надо идти, — застегивая пояс, сказал я.
— Господин подполковник, вы имеете право не верить мне, я дал вам к этому все основания, — сказал Циммерман, — но теперь я ничего не скрою, только, прежде чем я начну свои показания, вызовите сюда Фриду… — Он поправился: — Фрау Эльфриду Вебер.
— Зачем это? — сухо спросил я.
Циммерман тихо сказал:
— Если она повторит ваши слова о том, что она просила за меня, я ничего не скрою.
Я внимательно посмотрел на него и понял, что он не врет.
— Хорошо. Только вам придется подождать госпожу Вебер, пока ее не привезут сюда из больницы.
— Из больницы? — переспросил Циммерман. — Почему из больницы?
— Потому, что ваши друзья устроили покушение на меня. Я уцелел, но госпожа Вебер, ехавшая вместе со мной в автомобиле, получила сильные ушибы.
— И она все же просила обо мне? — в волнении спросил Циммерман.
— Да.
— Господин подполковник, снимайте допрос, — глухо сказал арестованный, опускаясь на табуретку.
Я не перебивал Циммермана, успевая лишь набрасывать стенограмму. Теперь я видел, что он не утаивал ничего.
— Да, нам было приказано рейхсмаршалом вернуться сюда и во что бы то ни стало увезти архив и его переписку, которую мы бросили второпях. Это было нашей обязанностью, но мы не выполнили ее.
— Почему?
— Потому, что наступление русских было стремительным и внезапным, и еще потому, что нас, близких к Герингу людей, здесь было несколько и каждый понадеялся на другого. Я лично был уверен, что барон Манштейн увезет бумаги, но барон в последние минуты эвакуации не смог сделать этого.
— Что вы тогда переправили в гробу из Шагарта?
— Дневники рейхсмаршала, его личные письма и часть переписки с фюрером и Гессом, касающейся нападения на вашу страну. Но всего отправить мы не смогли. Самое главное — это документы о тайных переговорах в Швейцарии между князем Гогенлоэ, фигурировавшим под вымышленной фамилией Паульс, и Алленом Даллесом, братом Фостера Даллеса, скрывавшимся под псевдонимом Балла, затем материалы о переговорах, происходивших в Анкаре, Стокгольме и Лиссабоне…
— А вы не лжете?
— Нет, я говорю правду, — упрямо сказал Циммерман. — Как видно, вы даже и не представляете себе, какой огромной ценности документы попадают вам в руки. В оставшейся папке, кроме того, основная переписка рейхсмаршала с американскими финансистами Рокфеллером, Морганом и Дюпоном… — Фашист замолчал и потом сдавленным голосом добавил: — Стенограммы секретных совещаний о подготовке сепаратного мира.
— С кем велись эти совещания? — не веря своим ушам, спросил я.
— С Америкой и Англией. Вернее, с частью американского правительства и сенаторами, врагами СССР. В частности, и о беспрепятственном вступлении американских войск в Берлин.
— Зачем?
— Чтобы помешать занятию его вашими войсками.
— Слушайте, Циммерман! Вы же понимаете, что вы говорите о наших союзниках… — не сдерживаясь, сказал я.
— Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, господин подполковник. Но все, что я говорю, правда. Там имеется соглашение об этом, подписанное, с одной стороны, Алленом Даллесом, с другой — Геббельсом и Кребсом. Поэтому прошу учесть всю важность и ценность моего признания, прошу вас спасти мою жизнь.
— Все будет учтено. Продолжайте дальше.
— Есть там и переписка Гесса с англичанами — с леди Астор, Мосли и другими видными, влиятельными людьми. Часть ее увезена, но кое-что еще осталось в городе.
— Кто сопровождал архивы до Берлина?
