Она смотрела ему в лицо, как будто перед ней лежал сценарий; словно хороший суфлер, она точно знала, что будет в пьесе дальше, то есть в данном случае понимала, что чувствует Джек.
Джек подумал о ее правой ноге, а потом стал воображать себе аварию, после которой Бонни стала хромой. В тот день он впервые заметил, что физическая привлекательность (и половое возбуждение, которое она вызывает) связана не столько с пропорциями фигуры или красотой лица. Его, Джека, манило прошлое Бонни, ему было жутко любопытно знать все, что с ней случилось прежде, всю историю ее боли, все ее травмы и ссадины. Именно ее хромота интересовала Джека. Эмма ошибалась – Джека интересовали не столько женщины постарше, сколько травмы, уродства, раны в теле и душе; Бонни когда-то физически пострадала, и это сделало ее желаннее для него. Джек задумался над этим, и ему стало страшно, он заплакал.
– Ну, я видала такое, с пенисами это бывает, – заявила Джинни.
– Наверное, он заснул, – предположила Пенни.
– Джек, не давай им себя пугать! – решительно сказала Бонни.
Джек удивился – она единственная из трех девочек была словно парализована ужасом; казалось, она сидит, привязанная к пассажирскому сиденью, и наблюдает, как машина летит в столб, а водитель ничего не видит. Бонни закусила нижнюю губу и смотрела на Джека как завороженная: словно столб – это он, Джек, словно это он причина аварии и сама авария и она не в силах ее, то есть его, Джека, предотвратить.
– Что такое? – спросил Джек Бонни. – Что ты видишь?
Бонни залилась слезами.
– Бонни, не плачь – это твои слезы его пугают! – сказала Пенни.
– Глядите-ка, а у нас прогресс, – объявила Джинни. – Наверное, слезы как раз и помогли.
– Ладно, плачь себе, мне плевать, – сказала Пенни сестре.
– Джек, тебе страшно? Если да, мы немедленно прекращаем, – сказала Эмма.
– Уж скорее Бонни страшно, – усмехнулась Пенни.
– Бонни, тебе страшно? Если да, надо немедленно прекратить, – сказал Джек, хотя и не понимал, что именно следует прекратить.
С его точки зрения, Бонни была просто вне себя от ужаса, и Джек испугался, что он и есть причина ее страха.
– Что вы делаете! Мальчик ужасно напуган! Он такой маленький, вы чего! – рыдала Бонни.
– Конфетка моя, я с тобой, – сказала Эмма, наклонилась к Джеку и поцеловала его в губы.
Джек не запомнил, «пользовалась она языком» (как она говорила) или нет, его слишком интересовали ее усики. Наверное, поэтому он и задержал дыхание.
– Эмма, не останавливайся, – сказала Джинни.
– И правда, кое-что началось, – с некоторым интересом отметила Пенни.
Джеку ничто не мешало дышать, он просто решил проверить, сколько сможет вытерпеть без вдоха. В глазах начали сверкать огоньки, словно северное сияние, любимое жителями Канады.
– Эмма, он у тебя там не задохнется? – спросила Бонни.
– Эй, осторожнее! – воскликнула Джинни, и в этот же миг исторгнутое Джеком содержимое попало прямой наводкой в Пенни; та наклонилась, чтобы получше разглядеть интересующий собравшихся предмет, и попала под обстрел. Подумать только, никто и не помышлял прикасаться к Джеку, а тут – бабах!
– Конфетка, ты залепил ей аккурат между глаз, – рассказывала потом Эмма. – Я так тобой горжусь! Мне было неудобно, это ведь из-за меня ты к ним попал и так перепугался. Короче, эти девочки больше на километр к тебе не подойдут, можешь мне поверить. С этих пор я буду за тобой смотреть куда лучше.
Тем временем Джек и Бонни смотрели друг на друга.
– А что ты видишь? – спросила она. – Джек, что?
– Ты самая красивая во всей школе, – сказал он, глотая воздух.
– Не слушайте его, он бредит, – отрезала жестокая Эмма, но Бонни пропустила ее слова мимо ушей, она просто смотрела на Джека.
Пенни в ярости вытирала лицо бумажным полотенцем. Джек, разумеется, попросил показать ему его кровь.
– Что, конфетка моя?
– Он вообразил себя Милашкой Дженни! – воскликнула Джинни Джарвис. – Да, мальчишки и в самом деле тупые.
Эмма Оустлер взяла Джека за руку, вывела его из общежития тем же путем, каким они пришли (через начальную школу), дальше в зал и за сцену. Там Джек переоделся в свою одежду. Он хотел еще порепетировать с пакетом, но мистер Рэмзи уже ушел домой.
Пиви спал в лимузине. Эмма и Джек разбудили его, и он отвез их в дом на углу Лаутер-авеню и Спадайны; Лотти там не было, она дни и ночи проводила в больнице у постели миссис Уикстид, а Алиса торчала то у Китайца, то у миссис Оустлер. Джек был тронут – Эмма заступилась за него и пообещала защищать его от всех девочек. Но надолго ли? Что, если он и правда поедет в Мэн в следующем году? Кто тогда защитит его от мальчиков?
Его испугала и другая новость, – оказывается, в следующем году Эмма переедет в школьное общежитие. Почему, недоумевал Джек, ведь у Эммы отличный дом, в двух шагах от школы, она же и так ходит туда пешком!
– Мама не хочет меня видеть, – только и отвечала на расспросы Эмма.
Перспектива жить в общежитии ее явно не радовала.
Они сидели в спальне у Джека, Эмма изучала малыша.
– Так, повреждений нет, – заключила она. – Дай я угадаю – ты ведь не помнишь, о чем думал, когда это произошло?
Джек помнил только, что задержал дыхание, а думал сейчас о том, увидит ли миссис Уикстид, когда умрет, те же огоньки, что и он перед этой своей, как ее, эякуляцией, от которой он сам чуть не умер. А еще он пытался объяснить Эмме толком, что его так привлекло в Бонни Гамильтон: не просто ее хромота, а вся эта ее аура – аура пережитой некогда боли. Джек, однако, не имел средств объяснить это Эмме, равно как и рассказать ей про взгляд Бонни; а ведь Джек понял, что
