с ним соглашаться.
Бонни не играла в пьесе; из-за хромоты она отказывалась выходить на сцену. Джек видел ее на репетициях – она сидела на складном стуле и суфлировала, а также следила за ошибками в репликах. Хромать сидя весьма затруднительно, и Джек решил, что она красивее Пенни.
На первой репетиции в один прекрасный момент вся труппа ахнула и замерла. Причина – реплика Джинни – Халлидея; он задал Джеку – Дженни вопрос:
– Ну что, пошла кровь?
Всем стало неловко. На помощь пришел режиссер, мистер Рэмзи:
– Да-да, дети, я понимаю. Разумеется, это грубый, ужасный вопрос. Я вас понимаю – но в этом все дело, в этом ужасе.
Джек ответил, как полагалось по сценарию, реплики свои он выучил наизусть. Бонни не пришлось ему подсказывать.
– О чем вы? Какая такая кровь?
Меж тем Дженни прекрасно знала, о чем толковал мистер Халлидей.
По пьесе траппер постепенно теряет терпение. Он поверить не может – сколько же времени требуется его жене, чтобы стать женщиной! И в один не очень прекрасный вечер, когда Дженни садится на качели на веранде спеть грустную песню об оставленном навсегда доме, мистер Халлидей переходит к решительным действиям. Но Дженни умная девочка, она давным-давно украла у мадам Обер оружие (для натуральности мистер Рэмзи позаимствовал у легкоатлетов из колледжа Верхней Канады стартовый пистолет, стреляющий холостыми), и вот в конце второго акта Джек – Дженни палит в Джинни – Халлидея из этой игрушки. Джек дважды жмет на спуск, целясь Джинни в живот, и она с грохотом (еще бы, телосложение как у хоккеиста!) падает на сцену.
В третьем акте Дженни судят за убийство Халлидея. В свое оправдание она говорит, что стала замужней, будучи ребенком, и до сих пор им остается; Халлидей пытался совершить изнасилование малолетней, она законно оборонялась. Обвинение объявляет сомнительным, что у девушки до сих пор нет месячных, и требует доказательств; Дженни, однако, отказывается подвергнуться медосмотру – потому что местный врач мужчина. Немногие женщины-соседки (две из них – присяжные) полностью поддерживают Дженни, так как ненавидят врача.
Судьба Дженни теперь зависит от женщины-медика, которая направляется в поселок из города Йеллоунайфа. Но еще до ее приезда Дженни снова спасает чудо – разумеется, очередная молитва. Давая показания в суде, Дженни неожиданно встает, кричит от боли – и на тебе, вот она, долгожданная кровь!
Тут мистеру Рэмзи потребовался реквизит посложнее стартового пистолета. Под платьем у Джека поместили пакет, наполненный водой, смешанной с красным пищевым красителем. На суд Джек выходит со связанными спереди руками и в нужный момент встает, сгибается пополам, словно ему больно, и хватается за низ живота, давя на пакет. Тот лопается, и его белое платье заливает кровавая жидкость.
Присяжные сразу же понимают: дикий вопль Дженни – свидетельство, что это ее первая менструация. Значит, она говорила правду, она невиновна. Суд окончен! Занавес. Но на спектакле все вышло немного не так, ведь Джек репетировал с пластиковым пакетом (наполненным чистой водой) лишь один раз до премьеры. Оглядываясь назад, он признал, что еще парочка репетиций с пакетом отнюдь не помешали бы.
После прогона в костюмах за кулисами Джека обступили Эмма Оустлер, Джинни Джарвис, Пенни и Бонни Гамильтон. Следя, чтобы никто не заметил, они переодели Джека в девичью форму, заранее позаимствованную у подруг-шестиклассниц, – серую юбку и гольфы. Это они хорошо придумали – Джек как раз загримирован под женщину, румяна на щеках, помада, нужно только парик поправить. Впятером – Джинни впереди, за ней Джек, по бокам от него Пенни и Эмма, а сзади Бонни волочит ногу – компания отправилась по своим делам. Уроки давно кончились, никто и не заметил, как они вошли в крыло интерната.
Сестры Гамильтон жили в отдельной комнате, а Джинни – напротив них через коридор. Замков на дверях комнат общежития не было, но надзирательница проверяла их только после ужина, когда девочкам полагалось заниматься. Джеку предложили лечь на кровать. Он, наверное, выглядел испуганно – Эмма наклонилась и шепнула ему на ухо:
– Не бойся, конфетка, тебя никто не тронет, уж поверь мне.
Но он видел, что другие девочки побольше Эммы, и все равно боялся.
– Джек, на кого из нас тебе больше всего нравится смотреть? – спросила Джинни Джарвис таким тоном, словно заранее знала, что Джек ее не выберет.
Пенни Гамильтон, напротив, изучала его устрашающим и самоуверенным взглядом. Бонни стояла поодаль, у стены, выставив левую ногу вперед.
– По-моему, самая красивая – Бонни, – сказал Джек.
– Вот видите! – обратилась Джинни к заговорщицам. – Это непредсказуемо! Одного мужчину возбуждает одно, другого – совсем другое.
Джек знал – Пенни сильно на него разозлилась, что он выбрал не ее; от этого ему стало еще страшнее.
– Ну-ка, Бонни, подойди поближе, – сказала Джинни. – Пусть Джек тебя получше разглядит.
Бонни приблизилась, волоча правую ногу. Джек испугался, что она на него упадет; она и упала – рядом с ним, на колени, правда ей пришлось опереться руками ему на живот. Смотреть на Джека она все равно не желала, вперила взгляд в простыню; казалось, она все еще играет роль суфлера, ждет, когда кто-нибудь перепутает реплику. Джек вдруг застеснялся на нее смотреть – потому что она не хотела смотреть на него; тут он почувствовал, как Джинни Джарвис задрала ему юбку и стянула с него трусы. Он не видел, кто это сделал, просто решил, что Пенни слишком зла, чтобы подходить близко. Как и обещала Эмма, никто его не трогал – в смысле, не касался его тела.
– Ну, как Эмма и говорила, маленький, – сказала Пенни, осмотрев интересующий собравшихся предмет.
– Погоди, то ли еще будет, – пообещала Джинни.
– Что такое? – спросил Джек.
– Ничего, конфетка моя, не бойся.
– Вот именно, ничего; даже, я бы сказала, меньше, чем ничего, – сказала Пенни Гамильтон.
– Вы пугаете его! Так нельзя, – сказала Бонни, – он же совсем еще малыш! – И наклонилась к нему.
