Я регулярно ночевала в спальне хозяина, считай, каждый день. Каждый раз было немного иначе, но одно оставалось неизменным — странные ощущения, желание и удовольствие. Капли приходилось пить постоянно, потому что норн спокойно мог захотеть в любой момент, даже в светлое время суток. Я, наверное, испробовала под собой всю мягкую мебель особняка. Даже не знаю, что на него нашло.
Закончив, норн обычно целовал меня, прижимал к себе и лежал так несколько минут. Это если днём. А если ночью, то я засыпала в его объятиях. Постель в моей каморке всё чаще оставалось нерасстеленной, разве что я ложилась отдохнуть на полчасика после обеда, когда никому была не нужна.
Когда капли закончились, я отлила себе ещё немного, удивившись, что бутылочка по-прежнему полна на три четверти. А ведь должна была остаться половина. В сомнении покрутив бутылочку в руках, я внимательно прочитала этикетку — они. По цвету — вроде, тоже. Тогда почему госпожа их не пьёт? И только потом вспомнила, что в этом месяце они норине Мирабель ни к чему: хозяин у неё не бывает.
Последние дни августа встретили неприятным сюрпризом — тошнотой. Я грешила на пирог с сомнительными грибами, который накануне приготовила Ланора. Но, опросив девчонок, выяснила, что тошнит только меня.
Рвота прошла, я успокоилась, но рано. На следующее утро она повторилась. Я чуть не испортила хозяину постель, еле успела добежать до ванной. Тошнота же лишила меня завтрака: я не выносила одного запаха еды.
Ко всему прочему я, кажется, заболела: чувствовала лёгкий жар, недомогание, постоянно клонило в сон. Один раз я даже заснула над тарелкой, чуть не искупав лицо в супе, спасибо Карен, вовремя заметила. Кстати, суп был отвратительный, как такое вообще можно есть?
Шли дни, температура, вроде спала, а вот сонливость и тошнота никуда не делись. А ещё мне было то жарко, то холодно.
Хозяин, видя, что мне нехорошо, пытался узнать, что именно не так, но я ничего путного ответить не могла, так как сама не понимала. До тех пор, как приступ сильнейшей дурноты не накрыл меня за ужином. Ужинала я не одна, а по сложившейся традиции вместе с хозяевами и чуть не оконфузилась. Впрочем, до ближайшей ванной тоже не добралась: меня стошнило на дорогущий ковёр в одной из гостиных. И нет, чтобы на паркет!
С ужасом представляя, что со мной за это будет, сидела на корточках и судорожно искала, чем бы скрыть следы своего преступления, пока я их не уберу. Но моему организму показалось мало одного раза: меня стошнило ещё раз. На тот же ковёр.
Обернувшись, я покраснела — господа стояли в дверях и всё видели.
— Я сейчас уберу, — тихо прошептала я. — Вымою ковёр водой с розовой эссенцией.
— Глупостями не занимайся! — хозяин шагнул ко мне, аккуратно поднял на ноги и вытер лицо своим носовым платком. — Даже если ты бы испортила этот ковёр, мне не жалко. Тебя давно тошнит? — заботливо поинтересовался он, ласково проведя ладонью по моему животу. Дурнота отступила — может, от тепла? Ведь недаром же больным грелку к животу прикладывают.
— Около недели, может, чуть больше, — смущённо ответила я.
Норн улыбнулся и усадил меня на диван, бережно обнимая за талию.
Мирабель позвонила в колокольчик, велев поспешившей на зов служанке прислать хыру вымыть ковёр.
— Лей, — хозяин усмехнулся, проведя рукой по моим волосам, — вот скажи мне, ты капли у моей супруги крала?
— Какие капли? — изобразила удивление я.
— Те самые, которые я велел мне принести. А ты, змейка, солгала. Знаешь, хотя бы, что ты пила? Мирабель, что ты держала в бельевом ящике?
Госпожа покраснела и ответила:
— То, что я ни за что пить не буду.
Я удивлённо взглянула на неё. То есть как, ей же нельзя забеременеть!
— Аналог озиза, Лей, только жидкий и более концентрированный. Мирабель в своё время прописал врач, а я, зная от твоих наклонностях, попросил одного мага немного поколдовать над цветом и запахом этой вещицы. Ну, и этикетку сменить. И не напрасно, как выяснилось: твои шаловливые ручки до неё набрались. Лей, какая же ты наивная! — он рассмеялся и поцеловал меня. — Поверить, будто Мирабель будет хранить капли в таком легкодоступном тебе месте! Может, она до этого и держала, но после моей просьбы убрала туда, где ты их не достанешь. Ну что, сердишься? Тебе вредно, да и не за что: тебе было хорошо. Скажешь нет? Это же не наркотик, Лей, а всего лишь удобный способ раскрепощения женщины в постели. Норине Тиадей он бы тоже не помешал.
— Разве можно при посторонних говорить о таких вещах? — щёки Мирабель стали пунцовыми. Опустив глаза, она присела в кресло рядом с нами.
— Лей не посторонняя, она о тебе больше меня знает.
Норн удобно устроил меня на диване, подложив голову себе на плечо:
— Может, ты хочешь лечь? Всё ещё тошнит?
Я молчала, пытаясь осмыслить его слова. То есть я всё это время пила вовсе не капли? Тогда… Шоан, неужели я беременна? Поэтому меня и тошнит, поэтому хозяин так ласков, с такой любовью смотрит на меня. Хорошо, что в глаза, а не на мой живот. Точно, какая же я идиотка! Со всеми этими недомоганиями пропустила задержку, думала, что три-четыре дня — это от нездоровья.
Я резко скинула с себя его руку и выпрямилась. Щёки горели, мысли лихорадочно метались в голове.
— То есть вы, хозяин, решили обманом решить проблему с наследником? — спросила резко, даже грубо, но иначе не могла.
— Каким же обманом? Капли ты пила сама, они тебя в мою спальню не гнали, беременность не провоцировали. Я уж молчу про твою ложь: ты клятвенно заверила, что бутылочка с этой отравой закончилась, и, нарушая мой запрет, украла капли у госпожи. Красивый поступок? То-то же! Завтра придёт врач, осмотрит тебя и подтвердит или опровергнет мои догадки. А теперь вернёмся к столу: тебе нужно хорошо питаться.
— Спасибо, хозяин, я не голодна.
— Лей, перестань! Если тебя всё ещё тошнит, это одно дело. Тогда приляг, тебе постелют в одной из гостевых. В угловой, думаю, будет удобнее. Всё, что нужно, тебе принесут туда, отныне будешь там жить. Но если ты из обиды и упрямства…
Хозяин встал, подошёл ко мне, обнял и прошептал на ухо:
— Вот скажи мне, змейка, ребёнок от меня — это так противно? Я так дурно к тебе отношусь, до этих капель постель была для тебя тяжкой повинностью? Что покраснела? Помнишь то же, что и я? Ребёнок — это такое счастье, солнышко, твой ребёнок. Через столько времени!
Не стесняясь жены, он поцеловал меня, ещё раз погладил живот и, улыбаясь, приобняв за талию, увёл обратно в столовую. Норина Мирабель последовала за нами. По лицу её сложно было сказать, как она относится к открытому проявлению нежности ко мне со стороны супруга: я видела и радость, и горечь, и недоумение. Однако, когда норн провозгласил тост за будущего члена семьи Тиадей, выпила и искренне поздравила меня, вызвавшись во всём помогать. Разумеется, я отказалась, сославшись на то, что я всего лишь рабыня, но осеклась, почувствовав на себе взгляд хозяина. Короткий возмущённый взгляд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
