Дункан вдруг тоже взбудоражился: мысль впечатляла и льстила, хотелось в нее верить, но все же было страшно.
– А что такого?
– Ну, не знаю. Молодые гибнут все время. И ничего не изменилось. Почему вдруг из-за нас что-то переменится?
– Ты дубина! – Скривив губы, Алек убрал руки и отстранился. – Раз ты не понимаешь... раз не можешь... раз ты бздишь...
– Никто этого не говорил.
– ...я сделаю это один.
– Одному я тебе не позволю! Я же сказал, ты не можешь меня бросить!
– Тогда помоги составить письмо. – Алек возбужденно подался к Дункану. – Можно написать... Вот! – Он нагнулся и схватил половинку разорванной повестки. – Напишем с обратной стороны. Это будет символично. Дай-ка ручку!
Кожаный письменный несессер лежал на полу возле кровати. Дункан машинально к нему шагнул, но спохватился и будто ненароком взял с каминной полки карандаш, который и протянул Алеку. Но тот его не принял.
– Карандаш не пойдет, – сказал он. – Все решат, что писал несмышленыш! Дай авторучку!
Дункан сморгнул и отвернулся:
– Здесь у меня нет.
– Не ври! Я знаю, что есть!
– Понимаешь, хорошую ручку нельзя давать в чужие руки.
– Опять за рыбу деньги! Сейчас-то какая разница?
– Я не хочу, чтобы ты ею писал, вот и все. Возьми карандаш. Ручку мне купила сестра.
– Ну так она будет гордиться тобой! Может, потом эту ручку поместят в какую-нибудь рамку. Сечешь? Не жмотничай, Дункан.
Еще чуть помявшись, Дункан неохотно расстегнул молнию несессера и достал ручку. Алек вечно его дразнил, что он так над ней трясется, и теперь с удовольствием устроил целое представление: взвесил на руке, деловито отвинтил колпачок и обследовал кончик пера. Усевшись на край постели, он пристроил на колени несессер и попытался разгладить смятый листок. Придав ему относительно гладкий вид, начал писать.
– «Тем, кого это касается»... – Алек взглянул на Дункана. – Так? Или лучше – «Мистеру Уинстону Черчиллю»?
Дункан задумался.
– Лучше – «Тем, кого это касается», – сказал он. – Тогда вроде бы адресовано еще и Гитлеру, и Герингу, и Муссолини.
– Верно! – Алеку мысль понравилась. Он секунду подумал, стукая ручкой по закушенной губе, и стал писать дальше. Оставляя изящные росчерки, перо стремительно летало по бумаге – прям тебе Китс59 или Моцарт, подумал Дункан; временами Алек останавливался, хмурясь над строчкой, а затем изящный полет пера продолжался...
Закончив, он протянул письмо и вгрызся в костяшки на руке. Дункан прочел:
Тем, кого это касается. Если вы это читаете, значит, мы, Алек Дж. С. Плейнер и Дункан У. Пирс из Стритема, Лондон, Англия, преуспели в своем намерении и более не существуем. Нам нелегко совершить сей поступок. Мы знаем, что страна, в которую вот-вот отправимся, – «безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам».60 Но мы исполняем задуманное от лица Юношества Англии и во имя Свободы, Честности и Правды. Уж лучше мы сами свободно отнимем у себя жизнь, нежели ее украдут Торгаши Войной. Пусть единственной эпитафией нам будет строка великого Т. Э. Лоуренса: «Людской волной омыты наши руки, а завещание начертано на звездных небесах».61
Дункан изумленно уставился на Алека.
– Офигенно! – выдохнул он.
Алек зарделся и чуть смущенно спросил:
– Правда? Пока шел к тебе, маленько обдумал текст.
– Ты гений!
Алек засмеялся. Смех получился, как девчачье хихиканье.
– Значит, нормально, да? Ну вот теперь они увидят! – Он протянул руку. – Давай сюда, я подпишу. Потом и ты.
Они поставили свои имена и число. Наклонив голову, Алек разглядывал листок.
– Эту дату будут проходить в школе, – сказал он. – Забавно, правда? Смешно, что через сто лет школьники будут ее зубрить.
– Да, – рассеянно ответил Дункан. Он почти не слушал, думая о другом. Глядя, как Алек снова разглаживает листок, Дункан робко спросил: – А для родных ничего нельзя добавить?
– Для родных? – скривился Алек. – Нет, конечно. Ты что, дурак?
– Я думаю о Вив. Она ужасно расстроится.
– Говорю, она будет гордиться тобой. Все будут. Даже мой папаша. Он говорит, я трус поганый. Хотелось бы увидеть его рожу, когда это попадет в газеты! Мы станем как... как мученики! – Алек задумался. – Теперь осталось решить, как мы это провернем. Думаю, можно задохнуться газом.
– Газом? – перепугался Дункан. – Это же очень долго, да? Сто лет уйдет. И потом, газ же растечется, и мы отравим отца. Конечно, он старый хрыч, но все же так не очень честно.
– Это будет неспортивно.
– Да, старина, не по правилам.
Они рассмеялись. Обоих разобрал такой смех, что они зажали руками рты. Алек повалился на кровать и зарылся лицом в подушку. Потом, все еще посмеиваясь, сказал:
– Можно отравиться. Слопать мышьяку. Как та старая шлюха, мадам Бовари.
– Превосходный план, мистер Холмс, – дурашливым голосом проговорил Дункан, – но с одним существенным изъяном. Мышьяка отец в доме не держит.
– Нет мышьяка? И вы называете это современным, хорошо оснащенным домом? Как насчет крысиного яда, я вас умоляю?
– Тоже нет. И потом... ведь от яда будет ой-ой-ой как больно?
– Ой-ой-ой как больно будет в любом случае, недоумок. Иначе какой же это поступок?
– Все равно...
Алек перестал смеяться, секунду подумал и сел.
– А если мы утопимся? – серьезно спросил он. – Перед глазами промелькнет вся жизнь. Вообще-то мне свою паршивую жизнь не особо хочется видеть...
– А я маму увижу, – сказал Дункан.
– Ну вот! Перед смертью человек должен повидаться с матерью. Заодно спросишь, с какого ляду она вышла за твоего отца.
Они опять засмеялись.
– Но как мы это сделаем? – наконец спросил Дункан. – Придется искать канал или что-то вроде того.
– Не придется. Я полагал, всем известно, что утонуть можно и в луже. Это научный факт. Разве у вас не набирают в ванну воду на случай пожара?
– Верно, черт побери! – вскинулся Дункан.
– Ну так, за дело, Дэ-Пэ!
Они встали.
– Бери письмо и кнопку, – сказал Дункан. – Погоди!.. Я причешусь.
– Нашел время!
– Отвали!
– Вперед, Лесли Говард!62
Перед зеркалом туалетного столика Дункан торопливо махнул по волосам расческой. Они на цыпочках вышли из спальни, затем через прихожую и гостиную пробрались в кухню. Дункан очень тихо притворял двери, открытые на случай взрывной волны. Было слышно, как мощно храпит отец.
– Папаша у тебя что твой «мессершмитт»!63 – прошептал Алек, и оба опять прыснули.
В кухне зажгли свет. Тусклая голая лампочка высветила блеклую белизну испятнанной раковины, серые заплатки на желтом линолеуме пола, стол и стулья цвета бурой подливки. У стены, рядом с кухонным столом, примостилась ванна; когда-то давно отец Дункана огородил ее досками, того же подливочного цвета, и соорудил крышку, которая использовалась как сушилка. Сейчас на ней стояли посуда и большое цинковое ведро с замоченным в соде отцовым и Дункановым исподним. Дункан покраснел и торопливо убрал ведро. Алек переставил на стол посуду.
Вдвоем взявшись за края, они сняли крышку.
В мутной воде, оставшейся от давнишнего мытья отца, плавали жесткие закрученные волоски, что было еще позорнее исподнего; едва их увидев, Дункан отвернулся и сжал кулаки. Если б отец оказался рядом, он бы его ударил.
– Вот же свинья! – пробормотал Дункан.
– Воды-то хватит, – неуверенно сказал Алек. – Только как нам пристроиться? Вдвоем не поместимся. Может, сунуть головы и держать друг друга?
От мысли, что придется опустить лицо в грязную воду, которая плескалась вокруг отцовых ног, причинного места и задницы, Дункана затошнило.
– Так я не хочу, – сказал он.
– Мне, что ль, очень хочется? Но привередничать некогда.
– Тогда уж давай рискнем газом.
– Думаешь?
– Уверен.
– Ладно. А может... Мать честная, придумал! – Алек щелкнул пальцами. – Давай повесимся!
Предложение почти обрадовало. Теперь Дункан согласился бы на все, что не связано с отцовыми помоями. Крышку-сушилку вернули на место и оглядели стены с потолком в поисках крюков или чего-то, к чему можно привязать петлю. Наконец решили, что блок для бельевой веревки выдержит вес одного, а другой сможет повеситься на одежном крючке, прибитом с внутренней стороны кухонной двери.
– Какая-нибудь веревка есть? – спросил Алек.
– Вот что есть! – Осененный идеей, Дункан развязал пояс халата, вытянул его из штрипок и подергал, испытывая на прочность. – Думаю, меня выдержит.
– Ну это для тебя. А как со мной? Другого такого, наверное, нет?
– У меня полно всяких ремней. И куча галстуков.
– Во, галстук сгодится.
– Принести? Тебе какой?
