отношения! Но тут девушка себя проявила так, как и должна была! И что в итоге: ты, видите ли, оскорбился! Дескать, не царское это дело, извиняться! Люди должны тебя уважать, а ТВОИ люди — втройне! И стоять они должны за тебя горой, как, впрочем, и ты за них! Так что засунь свою гордость куда подальше — могу даже подсказать, куда именно — и топай к Кате! А чтоб ты не сдрейфил и не смылся, я поеду с тобой!
Но поехать она с ним не смогла. Приняла душ, выпила какое-то лекарство и уснула. Дима даже несколько раз подходил и прислушивался к ее дыханию. И только сейчас в глубоком вырезе халата он заметил какой-то шрам на груди у Маришки. Опустился на колени перед диваном и присмотрелся. Так и есть. Шрам послеоперационный, по-видимому, очень старый. Только вот на что делали операцию, если шов как раз между грудями расположен? Тут девушка пошевелилась и натянула на себя одеяло. Парень посидел еще какое-то время и ушел.
Один он всё-таки не рискнул ехать. Больше всего на свете Дима боялся женских слез. Тем более, когда чувствовал себя виноватым. Он купил цветы, любимые пирожные Кати и, позвав с собой Алексея, отправился на покаяние. Катерина делегацию встретила весьма холодно, хотя дверь открыла сразу. Дима что-то замямлил в ответ, толкая в бок адвоката. Как только «пламенная» речь работодателя была окончена, девушка напомнила ему, в чем именно заключается ее работа. Дима слушал и кивал, а потом в квартире позвонил телефон. Катя сняла трубку, и к большому удивлению парней, передала ее Дмитрию. Звонила Марина.
— Дим, я понимаю, ты занят, но у меня… неприятности. Приезжай поскорее.
Парень что-то буркнул в ответ, сунул в одну руку Катерины букет, в другую телефон и побежал вниз по лестнице. Пролетев несколько ступенек, он бросил через плечо:
— Я виноват и каюсь. Так что не дури и приходи завтра на работу, а то потом сама будешь искать накладные на «Ниссан» как раз до следующего квартала!
Марина была дома, уже одетая и собранная, но в то же время какая-то растерянная, если не сказать расстроенная.
— Мне мама звонила, нужно приехать, у нее что-то там случилось, — сказала она.
Дима уставился на нее. Мать звонила?
— Я понимаю, что это мои трудности, но я… я не могу туда одна ходить… я боюсь…
Вот это номер! Никогда бы не подумал, что она чего-то может бояться! За те полгода, что они прожили под одной — кстати, ее — крышей, она ни разу не говорила о матери. Дима спрашивал одно время, но она уклонялась от прямого ответа, а когда же речь зашла, чтоб познакомить семьи, то она вытаращила на него свои зеленые глазища и засмеялась. Парень так ничего и не понял. Марина вообще как-то тяготилась семьей. Ей не доставляли радость посиделки в кругу родственников. А о матери сама она заговорила впервые.
— Я, правда, боюсь. Боюсь, что может случиться что-то… страшное…
— Мариш, я поеду с тобой, ну, чего ты? Не заболела? Дрожишь вся.
— Если бы ты знал, какая это для меня мука!
— Так, может, и не стоить ехать, если…
— Она мне мать, и просто так звонить не стала бы, уверяю.
Всю дорогу она молчала, даже на звонки не отвечала. А потом и вовсе отключила телефон. Дима пытался ее развлечь и даже в комической форме рассказал, как извинялся, но девушка даже тогда не проявила желания общаться. Уже у дома, она взяла его за руку.
— Дим, запомни, пожалуйста: Акчинский Андрей Ильич. Его номер телефона под единицей в быстром наборе. Если вдруг что-то случится, звони ему.
И вот тогда у Дмитрия лопнуло терпение.
— Так, быстро говори, иначе я обратно затолкаю тебя в машину, если «вдруг чего» необходимо звонить твоему Такчинскому!
— Акчинскому, — спокойно поправила Марина. — Там может быть… мой отчим…
— Вы что, в ссоре?
— Пойдем, вон мама с балкона нам уже машет.
Как агнцы на заклание, они поднялись на третий этаж. Там уже с распростертыми объятиями стояла женщина неопределенного возраста в выцветшем халате.
— Доченька моя приехала, наконец-то! Совсем забыла о матери! — ворковала она, обнимая девушку.
Маришка нехотя прижалась к ней и тут же отряхнулась, будто мать ее замарать могла. Хозяйка, казалось, ничего не заметила и, обняв Диму, затолкала обоих в квартиру.
Она всё что-то говорила и говорила, не слушая Марину и не давая вставить в свой монолог и слова.
— Что же ты совсем ко мне не приезжаешь? — спросила мать с укором у дочери.
Та, не моргнув глазом, ответила:
— А ты забыла, где я живу?
— Что ты такое говоришь? Как же так?
— Мам, ты знаешь, мне… вернее нам, некогда. Совершенно некогда. Что у тебя стряслось? Ты позвонила и сказала, что дело не терпит отлагательств. Что случилось?
Женщина перестала суетиться и носиться по кухне. Дима следом за Мариной не стал снимать куртку. Девушка вела себя так, что становилось ясно: в этом доме ей находиться в тягость. Она и проходить-то не собиралась, да мать почти силком затащила ее на кухню. Дима посмотрел на нее. Маринка стояла возле двери, бледная, с темными кругами под глазами, и эта синева парню не нравилась. Да и вообще, вид у нее был какой-то болезненный.
— Видишь ли, доченька, у меня кое-какие неприятности возникли...
— Сколько? — просто спросила девушка и полезла за кошельком в сумку.
— Ну что ты так! — возмутилась мать, но по ее глазам Дима понял, что ей даже стало легче, что Марина так всё быстро поняла.
— Сколько? — с нажимом спросила дочь.
— Десять тысяч, — тихо ответила женщина.
Маришка, уже открыв кошелек, вытаращила на нее глаза.
— Сколько? — переспросила она.
Мать замялась, стала переставлять на столе чашки.
— Мам, зачем тебе такая сумма?
— Нужна, дочь. Если бы была не нужна, я бы не спрашивала.
— Мам, я оплачиваю тебе квартиру, сделала в ней ремонт, одеваю и закупаю тебе продукты. Ты работаешь?
— Ну, знаешь, как сейчас тяжело с работой.
— Так и я деньги
