нужно жить в монастыре. Где птички поют, благодать небесная и медитация. В полной гармонии. А она что вытворяет? — произнес Акчинский. — То в поход уйдет, то в горы полезет, то на дискотеку смоется. Я ее двадцать пять лет знаю, и всё время так и хочется пройтись широким, армейским ремнем по заднице.
— Чьей? — не понял Дима. Он стоял, призадумавшись, у окна, и не вслушивался в слова доктора.
— Чьей-чьей! Марты, конечно! — усмехнулся Андрей Ильич.
— Какой Марты?
Доктор вперил в лицо парня тяжелый, изучающий взгляд. То ли правда не знает, то ли придуривается.
— Вы с ней сколько времени встречаетесь?
— С кем?
— Слышь, парень, может, тебе еще налить, а то у тебя какие-то аномалии с головой. Тебя, однако, не пробрало. У меня и крепче найдется. Не хочешь спирта хлебнуть? Неразведенного?
Дима вдруг разозлился.
— Так это вы заладили про какую-то Марту.
— А ты мне сам кого привез? — Акчинскому даже стало смешно: неужто даже своему парню не сказала?
— Я привез вам свою девушку! Ее зовут Марина Леонидовна Стародубова!
— И давно?
— Что давно?
Тут уже разозлился доктор. Вся эта ситуация ему стала напоминать театр абсурда.
— Да ты давно знаешь Марину Леонидовну, или только вчера познакомились?
— Нет, мы уже полгода живем, — пробормотал Дима.
— Полгода живем! — передразнил Андрей Ильич. — И что, полгода — не повод для знакомства?
— В каком смысле?
— Слушай, парень, у меня возникает ощущение, что я угодил в психбольницу, и ты — мой навязчивый кошмар! Может, тебе правда хлебнуть спирта! Или ты всегда такой, прости Господи, тормоз?
— Да это вы говорите какой-то бред. Марта какая-то, пророк! — вспылил Дима.
— Не пророк, а порок! Как так можно жить с человеком и ничего о нем не знать! Ты что, в паспорт ей никогда не заглядывал, что до сих пор не знаешь, что зовут ее Стародубова Марта Леонидовна?! И прости, конечно, но что это за отношения такие, что ты до сих пор не видел у нее послеоперационного шрама на груди?
Дмитрий, не отводя глаз от лица доктора, опустился на кушетку. У него был такой растерянный вид, что Акчинский даже немного струхнул: уж не влез ли он туда, куда его не просили? А Дима сидел и хлопал глазами, вдруг осознав, что действительно ничего не знает о Марине, вернее, Марте. У нее порок сердца? У нее? У его Маришки была операция на сердце? Он припомнил, как девушка ни разу не изъявляла желания принять вместе с ним душ, а когда однажды он залез к ней в ванну, она прогнала его. И свет всегда выключала, когда они… А в полумраке — поди разгляди, что там у нее на груди?! Да и одевалась она, всегда отворачиваясь от Диминого взгляда. Парня, правда, и вид со спины весьма привлекал, особенно ее нижняя часть, но вот только значения он этому никогда не придавал.
— Оказывается, всё было неспроста, — пробормотал он себе под нос.
Акчинский всунул ему в руки всё ту же стопку, и парень на автомате опрокинул в себя ее содержимое. По пищеводу скатилась горячая горьковатая волна. Но в голове совсем не прояснилось. Бог его знает, сколько бы он вдумывался в суть услышанного, как вдруг в коридоре раздались крики, причем один человек старался говорить тише, а второй, напротив, повышал голос. Он показался знакомым Дмитрию.
— Вот черт! Столкнулись, видать! — воскликнул Акчинский и бросился в коридор. Дверь распахнулась, впустив голоса внутрь, а затем доктор затолкал их обладательниц к себе в кабинет. К большому удивлению парня, в одной из скандалисток он узнал мать Марины, вернее, Марты. Именно она кричала, не внимая просьбе врача вести себя тише.
— Я знала! Я всегда знала, что вы ее настраиваете против меня, родной матери! — кричала раскрасневшаяся женщина.
— Да не очень-то и стараться пришлось, недоделанная актриса! — перешла на повышенный тон вторая. Ее парень вот так, вживую, видел впервые, но лицо почему-то было знакомым. — Твою дочь поцеловал Бог! Он дал ей жизнь во второй раз! Из десяти ребят до сегодняшнего дня дожили лишь пятеро! Пятеро! И Марина — одна из них! А ты ей, родной дочери, своему единственному ребенку, — не поверила! Этот ублюдок ее едва не изнасиловал, а ты — мать! — поверила не слезам тринадцатилетней девочки, а россказням своего сожителя!
— Да тебе-то какое дело?
У второй выкатились глаза, и она, едва дыша, чуть не бросилась на мать Марины. Вернее Марты.
— Ты всё никак не можешь успокоиться? Простить не можешь, что Марточка осталась жива, а твоя дочь умерла? — крикнула в запальчивости родительница Диминой девушки.
На какой-то миг, на долю секунды, ту самую долю, которая имеет значение лишь в достижениях спорта, застыли все участники сцены. А потом незнакомка с кулаками и слезами на глазах бросилась на мать Марины. Она ругалась, не стесняясь и не выбирая выражений, награждая тумаками свою оппонентку. Та коротко взвизгивала и старалась отбиться. Двое мужиков не могли растащить женщин. На шум вбежали люди в белых халатах и пижамах. Потасовку растащили. Мать Марины вытолкали в коридор и оттуда спустили вниз. Она всё еще грозила кулаком и выкрикивала ругательства в адрес всей клиники и некоторых ее служителей в частности. Вторая теперь рыдала взахлеб на груди у Акчинского, тот целовал ее в висок и что-то шептал в утешение. Дима протянул ей стакан с водой. Андрей Ильич почти силком влил воду в женщину. Она завздыхала тяжело, размазывая слезы по лицу.
— Вот ведь сволочь! — проговорила она, высмаркиваясь в платок. — Слышал, что эта гадюка здесь нашипела? Тварь какая!
— Олесь, оставь ее! Столько лет прошло, а ты всё…
— Как оставить?! Как оставить, Андрюш? Она, эта… У меня даже порой слов нет, как назвать ее, чтоб в одном слове заключить всё, что я думаю о ней, а ты говоришь, оставить! Вот почему Маришка оказалась здесь? Откуда ее привезли? Оттуда?
— Оттуда, — спокойно ответил Акчинский.
— А ты — оставить, — повторила женщина.
Она стала поправлять на себе одежду, и только сейчас заметила Дмитрия. Тот даже поднялся. На вид ей было около сорока. Красивая, ухоженная, да и косметика, видать, стоила недешево, коль после проявления таких бурных эмоций осталась там, куда ее наносили с утра. Или просто сама по себе хороша собой.
