– Боже, зачем, зачем, зачем?! – хрипло кричала Дина, колотя кулаками по подушке. – Как он мог, как мог?!. О-о-о, черт, надо было соглашаться! Мне надо было соглашаться и ехать с ним, ведь он прав, здесь – больше ничего, ничего…
– Дина, Диночка, милая, не надо… – Мери, кинувшись к постели, с силой обхватила содрогающиеся плечи подруги. – Умоляю, не надо! Ты не смогла бы его спасти, никто не смог бы! Ни его, ни других – ведь они же каждый день стреляются как сумасшедшие, в госпитале ужас что творится, ты сама рассказывала… Дина, подумай, что было бы с тобой, если б ты уехала с ним, а он… а он сделал бы это все равно? Он бы сделал, поверь! Ты же видела письмо! Полковник до конца выполнил свой долг – и пошел к семье! Дина, ведь Бог отпустит его к ним, не может не отпустить! Наверное, Инзовский там уже вместе со своей Машей, с дочерьми! А ты тут плачешь! Хуже, чем здесь, ему быть не может, ты же понимаешь это!!!
Но Дина, не слушая ее, продолжала плакать, судорожно вжимаясь лицом в подушку, и Мери, обнимая подругу, не замечала, что по ее собственному лицу тоже бегут слезы. А в окно все бил, дергая занавеску, осенний ветер, и солнце, отражаясь в банке с георгинами, бросало на потолок розовые тревожные пятна.
Вскоре Дина поднялась с постели. Глядя в лицо Мери мокрыми, горячими глазами, сказала:
– В ресторан я больше не пойду. Не смогу теперь. Ты была права… лучше с торбой под заборами.
Вечером того же дня Дина пришла в табор со связанным узлом – сумрачная, замкнутая, но больше не плачущая – и переночевала в шатре деда и бабки. А наутро цыгане тронулись с места – по широкой пыльной дороге, ведущей берегом моря, из Ялты в Керчь.
Мери была уверена, что, несмотря на собственные слова, долго в таборе Дина не продержится. Так и вышло: как только цыгане раскинули шатры под Керчью, Дина переоделась в платье, обулась и ушла в город. Вскоре стало известно, что она работает в госпитале. Через неделю туда же ушла и Мери.
– Ты-то куда, дэвлалэ?.. – стонала старая Настя, наблюдая за сборами княжны. – Уж пусть Динке табор не в радость, но ты-то куда рвешься, несчастная?!
– Тетя Настя, это, клянусь, ненадолго. – Мери с красными от слез глазами запихивала в узел свои небогатые пожитки. – Я сегодня заходила туда, к Дине в госпиталь… Раненых много, должны успеть вывезти всех. Если я в силах хоть как-то помочь, то… Это несколько недель, не больше. Все уже кончено, теперь главное – вывезти людей.
Лицо Мери было мрачным и решительным, и старая цыганка только горестно покачала головой:
– Господи, что за времена настали… Ты, девочка, там поглядывай, людей поспрашивай – может, Сеньку нашего беспутного видал кто… А ежели узнаешь чего…
– Сразу же бегом прибегу! – поклялась Мери. И, пыля босыми ногами, ушла по белой дороге в охваченный тревогой и суматохой город.
В госпитале, расположившемся в корпусах бывшего кадетского училища, она неожиданно успокоилась: тяжелая работа от зари до зари, кровь, грязь, крики умирающих, операции без наркоза не оставляли времени на раздумья. Они с Диной сняли комнатку в соседнем переулке, но уходили туда ночевать крайне редко: времени на отдых не было, и чаще всего обе девушки спали урывками в крошечной сестринской.
В один из ветреных дней, когда в окна летела ледяная морось дождя и бились сухие листья, Дину вызвали вниз, в приемную.
– Да кто там, боже мой, Михалыч? – с досадой спросила она, поворачиваясь от бешено бурлящего на огне таза с хирургическими инструментами. – Времени совсем нет, кого еще принесло? Цыгане?
– Никак нет, господин офицер сестру Дмитриеву спрашивает… – обстоятельно доложил старый сторож.
– О, чтоб им всем пусто было… Мери, Мери! Посмотри за инструментом, через пять минут нужно снимать! Скажи Георгию Николаевичу, что я сию минуту поднимусь, пусть не начинают без меня! Спасибо, Михалыч, бегу…
Внизу, в огромной гулкой приемной, из которой несколько минут назад перенесли наверх последнюю партию раненых, расхаживал из угла в угол Владимир Бардин. Дина сбежала вниз по лестнице, сощурила глаза: в приемной было темно.
– Добрый день, это вы спрашивали меня?… Боже, боже, Володя, какими судьбами? Откуда вы?!
Бардин шагнул к ней навстречу, и они обнялись крепко и сильно, как родные люди после дальней разлуки. Дина подняла к нему сияющее лицо.
– Но какое же это счастье, что вы здесь и… живы! Откуда вы?
– С Перекопа, разумеется, как и все.
– Что же там?
– Полагаю, все… Нам и так крупно повезло, – со странной усмешкой сказал Бардин. – Не понимаю, отчего красные медлят. Видимо, чрезмерно заняты грабежами или берегут людей… или просто отдыхают. Поскольку есть от чего. Мы отходим спокойно, почти как при мирном времени, кутеповцы держат перешейки… А ведь один, всего один сильный удар конницы – и мы не прорвались бы назад в Крым…
– Ну, слава богу, удара не было, и вы здесь, – торопливо перебила его Дина. – Не слышно ли чего о других? О Сокольском, Вересове, Асмолове?
– Асмолов убит четвертого дня во время атаки, про других ничего не знаю.
– И вы тоже ранены?
– Ничего особенного. Как видите, явился к вам на своих ногах.
– Когда же вы уезжаете? – Дина, отстранившись, осмотрела Бардина с ног до головы. Сердце ее сжалось при виде потрепанной, грязной шинели, грязных же бинтов, выглядывавших из-под нее, рыжей щетины на щеках офицера, его воспаленных, усталых глаз. – Сегодня, на «Иване Грозном»? Впрочем, завтра, мне сказали, еще отходит «Безмолвный», но там в основном будут беженцы…
– Дина, я, честно говоря, не уверен, что вовсе уеду, – помедлив, произнес Бардин.
– Да как же! С ума вы сошли! – всплеснула руками Дина. – Неужели возможно оставаться здесь? Вы разве не знаете, что будет, когда красные войдут в Крым?! Помните, что они творили в Одессе, в Новороссийске?
– Ну-у… В своих листовках они обещают всем врангелевским офицерам, перешедшим на их сторону, полное прощение.
– И вы полагаете, красным можно верить?!
– Ни на миг, – усмехнулся Бардин. – Но оставим эти манифесты на совести Троцкого. У меня мало времени, Дина, и я здесь лишь для того, чтобы поговорить с вами.
Она вздохнула и, закрыв глаза, убежденно произнесла:
– Вы в меня влюблены, делаете предложение и увозите меня в Константинополь.
Наступила тишина, которую внезапно нарушили странные звуки. Прислушавшись к ним, ошеломленная Дина открыла глаза. Бардин, опершись здоровой рукой на подоконник, тихо смеялся.
– Володя?!
– Черт возьми, я обязан был предположить… – Бардин вытер глаза. – Только честно, Дина, – каким по счету было бы мое предложение?
– Я не вела строгого учета, но, кажется, восемнадцатым, – без улыбки ответила она. – И поклянитесь, что после моего отказа вы не застрелитесь. Иначе это будет уже не предложение, а шантаж.
