Богарт не успел ничего сказать; открылась дверь в палату. Леарза остался лежать неподвижно, хотя слышал чьи-то шаги, и женский голос произнес:
— Так, вижу, оба в полном сознании. Очень хорошо… как вы себя чувствуете? Господин Богарт?..
— Сносно, — буркнул тот.
— Леарза? — добавила она и подошла к кровати руосца, чтобы заглянуть в его лицо.
— Нор… — начал было он, тут посмотрел на нее и обнаружил, что он уже встречал ее. — Эннис!
Она мягко улыбнулась.
— С памятью все в порядке, — сказала она. — Давно не виделись. Для меня, по правде, было большой неожиданностью вновь встретить тебя в такой ситуации…
— Скажите спасибо, Эннис, что не на медицинском освидетельствовании трупа, — немного рассерженно произнес Богарт за ее спиной, — точнее говоря, прекрасненькой лепешки.
— Я уже сказал спасибо, — вяло улыбнулся Леарза одними уголками рта. Эннис Харкин, внучка профессора Квинна, стояла перед ним; она одета была в белый халат врача (Леарза уже видел такие), в руках держала планшет. — Как твой дедушка поживает?
— Как всегда, — отозвалась она. — Он недавно закончил свою новую монографию, посвященную Руосу.
— А Гавин?
— Малрудан? Он на Анвине, — сообщила Эннис.
— Что? На Анвине?! — вскинулся Леарза. — Но он же…
— Ну, не на самой планете, — чуточку смутилась девушка, — на космической станции. Он защитился на кандидата исторических наук и уехал, должно быть, уже около месяца тому назад.
— Я и не знал… — пробормотал он.
— Так ты и не объявлялся у дедушки уже с полгода! — обиженно напомнила Эннис, — он даже мне говорил как-то, что ты совсем отбился от рук. Что ты делал все это время, пил?
— Пил, шлялся, творил непотребные вещи, — со своего места сдал его Финн, — клеил баб и бил бутылки по барам. А, и периодически пытался покончить с собой. Ну как вот вчера.
Она только всплеснула руками; Леарзе стало чудовищно неловко, и он только и мог, что выдохнуть:
— Ну зачем ты так сразу-то!
— Он называет это кочевьем, — невозмутимо добавил Богарт. — Между прочим, китабы всегда были оседлым племенем, так что, видимо, у него какие-то свои, искаженные представления о кочевьях.
— Финн!..
— Ладно вам, господин Богарт, — наконец мягко сказала и Эннис. — Очень непросто, должно быть, прижиться на совершенно чужой планете с такой непохожей на твою родную культурой…Надеюсь, Леарза, теперь ты перестанешь… кочевать?
— Не знаю, — пробормотал тот, чувствуя, как краснеют уши. — Мне, в общем, негде жить. Возвращаться в ксенологический я не хочу…
…Этот вопрос, впрочем, решился довольно неожиданным образом; в тот же день, вскоре после того, как ушла Эннис, в палату к пострадавшим кочевникам заявились сразу трое посетителей. Богарт лежал, возведя очи горе, и делал вид, что он тут совершенно ни при чем; посетители пищали, толкались, по очереди обнимали Леарзу, едва не сломав ему ключицу своими стальными объятиями.
— Я уж думал, ты окончательно спился! — орал Сет, а Тильда ему вторила:
— Силы небесные, как зарос! Фу, побрейся, борода тебе совершенно не идет!
— Да плюнь ты на эту бороду, — возмущался Корвин, — где тебя носило, бессовестный?
Потом уже они рассказали и то, как Тильда, когда Леарза окончательно пропал без вести, страшно обеспокоилась и пыталась разыскать его; он не отвечал на звонки, и они все втроем скитались по окрестным барам, пока наконец им не позвонил профессор Квинн и не сообщил, что Леарза под присмотром, и то они тут же примчались в ксенологический, да вынуждены были вернуться оттуда ни с чем, потому что блудного руосца там не оказалось, а профессор делал вид, что не понимает, чего от него хотят. Леарзе было стыдно.
— И вот буквально этой ночью мне звонит Корвин и орет, как сумасшедший, — рассказывала Тильда, — я сначала никак не могла взять в толк, про какие это прыжки без парашюта он мне объясняет, пока наконец до меня не дошло, что он нашел тебя!
— А я как раз находился в Ритире, — вторил Корвин, — когда коллеги мне сообщили, что какие-то пьяные приду… ну, то есть, неизвестные люди пытались совершить двойное самоубийство и прыгнули с крыши математического корпуса… и тут я приезжаю на место происшествия и вижу, как тебя, всего в крови и осколках, выносят из здания! Я чуть не позабыл про то, что должен был интервью взять!
— Все, больше мы тебя не пустим, — наконец заявил Сет. — Выбирай: у кого из нас ты будешь жить.
— Но… — начал было Леарза.
— И никаких «но»! У тебя же по-прежнему нет своего жилья? Или ты хочешь вернуться в ксенологический? Гавин уехал, а профессор очень занят исследованиями, так что тебе там будет скучно!
Леарза вздохнул и виновато опустил голову.
— Корвин, я не слишком обременю тебя?
— Ничуть, — просиял журналист. — Что, все-таки хочешь пожить в Ритире?
— Ну да, чтобы облегчить жизнь Финну…
— Ты больше всего облегчишь мне жизнь, если перестанешь мечтать про самоубийство, — буркнул тот со своего места.
— Я больше не буду, — совсем по-детски сказал Леарза. — Извини.
* * *
Отправляясь в далекий путь, шагая по неизведанным тропам, человек медленно продвигается по пути времени; ему кажется, что проходят вечности, но совсем другое дело — возвращение.
Возвращаясь назад, они перешагивали через часы, не замечая этого; беззаботно болтали, разделялись на маленькие группы, и только охотники продолжали неутомимо рыскать по все редевшим перелескам.
В эти дни Орсо Кандиано чаще всего проводил время подле молодого Теодато, попросту потому, что оба они избегали общества остальных своих спутников. Теодато беспокоился: ему совершенно не нравилось состояние их старшего товарища, а еще менее того — угрюмые, непонятные высказывания, которые тот делал время от времени.
— В сущности, до чего нелепо наделять конкретного человека привилегиями лишь по факту рождения, — однажды заявил Кандиано, сердито хмурясь и глядя куда-то в сторону. — Все мы приходим в этот свет нагими и бессловесными младенцами. Цивилизацию, отрицающую равенство всех людей, следовало бы уничтожить.
— Стало быть, вы отрицаете, что у каждого из нас свои таланты и особенности? — спросил его Теодато. — Что мой двоюродный брат куда лучший охотник и боец, нежели я, хотя нас связывает единая кровь?
— Нет, господин Теодато, я совсем не это имею в виду, и вы наверняка меня прекрасно поняли, только притворяетесь. Вы и господин Виченте равны в своих правах и возможностях; пусть лучший охотник — он, никто не мешает вам взять в руки ружье и отправиться в лес. Однако есть другие люди…
Он многозначительно замолчал; позади них ехали их спутники, ближе всех — о чем-то будто бы задумавшийся Витале Камбьянико, сразу за ним его жена и двое беспечно болтавших с нею мужчин. Ничего не могло быть сказано серьезного в таком положении, и Теодато тоже замолчал, потом сделал вид, что вглядывается в серебрящуюся дымкой даль.
— Опять они ускакали черт знает куда, — пробормотал он. — Оба носятся, как дикие дьяволы. Готов покляться, сегодня на ужин у нас опять будет оленина.
…В тот вечер Теодато был прав, однако близость города все-таки давала знать о себе: на следующий день охотникам не удалось подстрелить никого крупнее кролика. Наконец и вовсе шпили показались на горизонте: то были здания Централа, находившегося на взгорье у берегов реки, а пониже окружили его неказистые трубы заводов. Приключение завершилось.
Люди, проведшие в диких степях и потом в лесах добрых полторы недели, разъезжались по своим городским домам, и кто-то не уносил в себе ничего, кроме запаха костра, насквозь пропитавшего плащ, а кто-то уносил грозящие обрушиться миры.
Братья оба были встревожены изменениями, произошедшими в настроении Орсо Кандиано; они мало говорили об этом, но, не сговариваясь, принялись внимательно наблюдать за ним и с тех пор неоднократно являлись к нему с визитами, будто бы просто поболтать за чашкою чая. О чем они разговаривали, никому не могло быть известно, однако раз за разом Моро и Дандоло уходили от своего старшего друга в раздраженном состоянии духа.
Наведывались они и к супругам Камбьянико, и те были неизменно любезны с ними, особенно леди Беатриче, конечно же; муж ее в последние дни сетовал на несварение и часто бывал не в настроении.
Истинных причин братья не знали.
Витале Камбьянико был человек с рассеянным складом ума, не блиставший сколь-нибудь серьезным интеллектом, однако и дураком его назвать было бы нельзя; он быстро понял, что рогат. Конечно, не то чтобы этого не случалось раньше: он прекрасно догадывался, что его ветреная и легкомысленная женушка изменяла ему и до того, но никогда не мог точно угадать, с кем, и это не слишком злило его. Немного иначе было на этот раз; Витале Камбьянико совершенно наверняка был уверен, кого осчастливила своей мимолетной благосклонностью Беатриче.
