в удачные дни по двенадцать миль, шестидесятитысячное войско Ричарда за восемь дней марша на юг добралось до городка Авиньон, откуда выступило в Экс, лежавший на расстоянии ещё одного дневного перехода. И, как ни удивительно, в пути к армии продолжали присоединяться добровольцы.
Вечером восьмого дня похода Андре Сен-Клера, не вдаваясь в объяснения, взяли под стражу братья-сержанты по приказу наставника послушников. К полному изумлению тех товарищей Андре, которые стали свидетелями этой сцены, юноше заломили руки за спину и, не дав даже возможности собрать скудные пожитки, заковали в оковы и увели.
Следующие несколько часов Андре провёл под усиленной охраной в одной из четырёх передвижных тюрем, всегда сопровождавших в походах большие отряды храмовников. То была стоящая на повозке крепко сколоченная деревянная будка без окон, с забранным железной решёткой вентиляционным отверстием. Никто не сообщил молодому человеку, почему его схватили, в чём его обвиняют, и он невольно чувствовал смятение и свинцовую тяжесть в желудке. Пробыв послушником Храма менее двух недель, он уже усвоил, что не имеет никаких прав и не может подать голос в свою защиту, не может протестовать против несправедливого обращения.
Посреди ночи, после бдения и задолго до заутрени, Андре в кромешной тьме вытащили из узилища и привели в шатёр маршала, где при свете факелов собрался рыцарский трибунал. Брат Жюстин, наставник послушников, предъявил юноше обвинение. Он зачитал полное имя Сен-Клера — только имя, не титул — по свитку пергамента, на котором красовалось несколько вычурных, официального вида восковых печатей. Потом брат Жюстин поднял голову и молча смерил Андре взглядом. Молодой человек держался прямо, не опуская головы, стараясь не дрожать от предельного напряжения. От стоявшего в четырёх шагах брата Жюстина, аскетизм которого не позволял ему опускаться до умывания, несло смрадом. Монах угрюмо сутулился, его нижняя губа отвисла, просторная верхняя мантия не могла скрыть пухлого брюшка.
— Андре Сен-Клер, вы обвиняетесь в измене и преступлениях настолько ужасных, что они сводят на нет все преимущества, на которые вы могли иметь официальное право благодаря принадлежности к нашему великому ордену.
Брат Жюстин склонил голову, внимательно перечитывая свиток.
— И всё же могут иметь место некоторые сомнения, — продолжал он. — Мелкие сомнения, касающиеся деталей выдвинутых против вас обвинений.
Он резко опустил свиток, так что пергамент снова свернулся, и монах принялся скручивать его поплотнее.
— Вас под стражей доставят в Экс, в Дом командорства Храма, где вы ответите на предъявленные обвинения. Ибо, пока у вас существует хотя бы ничтожная надежда доказать свою верность обетам, данным при вступлении в орден, и ложность обвинений, такая возможность должна быть вам предоставлена. Да поможет вам Господь. Уведите его.
Больше никто из трибунала не промолвил ни слова, но, повернувшись, Сен-Клер увидел в глубине шатра, позади судей, знакомое лицо одного из претендентов, проходивших вместе с ним обряд посвящения. Даже в столь несусветную рань этот малый выполнял какое-то поручение маршала. Послушник отвернулся, не поднимая головы, но Андре был убеждён, что тот не пропустил ни слова из только что сказанного. Сен-Клеру, правда, показалось странным, что брат Жюстин не заметил послушника и не выставил его вон перед началом судилища, но Андре было не до того, чтобы строить догадки. Один из стражников взял Андре за локоть, вывел наружу, и в свете факела юноша снова увидел повозку с передвижным узилищем, в которую была впряжена крупная лошадь.
Конвоиры толкнули его вперёд, потом подняли и пихнули, почти швырнули, в будку, где он упал на колени в углу. Тяжёлая дверь за спиной Андре захлопнулась, и повозка, покачиваясь, тронулась в путь.
Молодого рыцаря охватила слабость, он дрожал, колени его ослабели, и ему пришлось отчаянно бороться с рвотными позывами. Сердце его сковывал ужас. Единственное, что могло прийти в голову Андре, когда он пытался догадаться, в чём его вина, — это что вопреки вероятности всплыли клеветнические наветы трёх уже мёртвых священников и его опять обвиняют в убийстве.
Он попытался успокоиться, начав твердить вслух «Paternoster» — «Отче наш»; эту привычку он невольно усвоил, став послушником Храма. Андре выбросил из головы всё, кроме монотонного повторения слов, и вскоре разум его впал в оцепенение. Сен-Клер машинально перебирал пальцами узелки молитвенного шнура, пока не повторил молитву столько раз, сколько требовалось, — сто сорок восемь.
День ещё не кончился, малые размеры будки не позволяли прилечь, а тряска на ухабистой дороге не давала заснуть сидя, поэтому бедняге не осталось ничего другого, кроме как снова взяться за узелки и начать читать молитву.
Андре прочитал сто двадцать шесть «Paternoster» — прочти он ещё десять, и молитв хватило бы на целую неделю, — прежде чем повозка, качнувшись, остановилась. К своему немалому удивлению, Сен-Клер понял, что в душе его воцарилось стоическое спокойствие. Кроме того, он подсчитал, что на тщательное и чёткое прочтение молитв сто пятьдесят раз уходит примерно час.
В следующий миг дверь узилища распахнулась, и юноше пришлось зажмуриться из-за слепящего света. Конвоиры вывели его наружу и спустили с повозки на землю. Андре почувствовал на лице и руках жар палящего солнца, но потом его пихнули вперёд, в прохладную тень, и он осторожно открыл глаза.
Уже некоторое время назад по множеству доносившихся снаружи гулких голосов и по тому, как громыхали колёса по булыжной мостовой, Андре догадался, что они въехали в город — очевидно, в Экс. Теперь же он увидел, что находится во дворе, с четырёх сторон окружённом зданиями; сквозь ворота в одном из них и вкатила сюда повозка. Два конвоира, доставившие узника из лагеря храмовников, занимались своими делами и не обращали на Сен-Клера ни малейшего внимания.
Прямо перед собой он увидел дверной проём, окаймлённый бледно-жёлтым песчаником. К двери вело широкое, с низкими ступеньками крыльцо из того же камня. На арке над проёмом был вырезан барельеф с гербовым щитом Храма, а под ним по обеим сторонам от массивных дубовых дверей стояли два стража в белых мантиях, на груди которых слева красовались алые кресты с расширяющимися концами. Один из стражей с безразличным видом поглядывал на Сен-Клера, другой, столь же равнодушно, — на доставивших молодого человека конвоиров.
Даже не
