— Мария поступила совершенно правильно, — говорила Нина, — что ж, разве лучше так, как ты: пускай, мол, я сама погибну, пускай погибнет мама и пропадут дети?
— Нина!
Нина сразу опомнилась и бросилась целовать Ольгу. Нина была хорошая, сердобольная девушка, и ей стало жаль Ольгу. Она действительно допустила бестактность, заговорив о матери и детях. Но она должна была вразумить неразумную Ольгу.
— Ах, Оля, ты в самом деле не от мира сего! Советы все отступают и отступают…
— Нина! — простонала Ольга.
Холод в голосе Ольги остановил Нину, но она не поняла, почему Ольга так возмутилась.
— Что, Нина? Разве я говорю неправду? Ну, мы не верим до конца немецким сводкам об окончательном разгроме, но фронта-то ведь и не слышно.
— Я не о том, Нина! Как ты можешь так страшно говорить — «советы»? Так говорят гитлеровцы!
— Ах! — рассердилась Нина. — Ну, какое это имеет значение? Все говорят — «советы», и я говорю — «советы». Разве дело в том, как говорить?
Ольга молчала. Нина продолжала трещать:
— Ничего плохого мы не делаем. Когда наши вернутся, они сами посмеются над твоим упрямством. Нет, не посмеются, а заплачут горькими слезами. Потому что ты погибнешь из-за своего упрямства, только и всего. Если «советы», то есть наши, собираются нас освободить, то им надо освободить нас живыми, а не умершими от голода. Все борются за существование. Одни торгуют на рынках, другие спекулируют, третьи ездят за продуктами в деревню. А разве ты можешь торговать или поехать в деревню за продуктами? У нас есть специальность, и мы должны работать. Вот и вся недолга. Ну, произошла катастрофа. Конечно, мы бы хотели, чтобы по-прежнему оставались сове… наша советская жизнь. Но что же мы можем поделать? Лишить себя жизни, потому что нас победили?..
— Война еще не кончилась, Нина!
— Ах, Ольга! Ты просто ребенок. Ну, война еще не кончилась, ну, нас еще не победили. Но есть ли у нас основания надеяться, что сове… что наши вернутся? Разве немцы отдадут свои завоевания? Ну, будет мир, ну, они уступят захваченные русские области, но разве они отдадут Украину?
— Ты думаешь, Красная Армия не изгонит фашистов совсем?
Нина пожала плечами.
— Разве я это говорю? Если бы так оно было! Но ведь ты сама знаешь, как немцы сильны, какая у них техника, дисциплина, а потом все эти жестокости, зверства…
— Да, — сказала Ольга, — оружием, техникой, дисциплиной можно, конечно, победить. Но жестокостями и зверствами они сами себе роют яму, готовят себе гибель.
Нина перебила Ольгу:
— Ты забываешь, что не все немцы — фашисты. Не все они, разумеется, и звери. Пройдет угар войны, порядочные немцы получат возможность вернуться к жизни, и тогда переменится сама Германия. Вот у нас на бирже есть один парень, совсем еще молодой, такая, знаешь, лирическая, мягкая натура…
— Ты уже знаешь его натуру?
— Фи, Ольга! — рассердилась Нина. — Как тебе не стыдно! Я только говорю…
Ольга встала. Туман от тепла уже рассеялся.
— Я пойду. У меня что-то разболелась голова. Я даже плохо тебя слышу…
— Не дать ли тебе пирамидона? У меня хороший, немецкий, пирамидон…
— Спасибо, Нина. У меня есть пирамидон.
Ольга надела пальто. Нина крепко ее расцеловала. На пороге Ольга остановилась.
— Ты не знаешь, в какие часы работает Мария? Я все-таки хочу ее повидать.
Нина смутилась.
— Видишь ли, — сказала Нина, — на работу к Марии тебя не пропустят, ты лучше зайди к ней домой.
— Почему не пропустят? — удивилась Ольга. — Разве сейчас уже не пускают в бургомистрат?
Нина замялась:
— Видишь ли, надо в конце концов быть логичным, ничего особенного тут как будто нет. И все-таки, знаешь, есть в этом что-то неприятное. Странно, конечно, как Мария могла переломить себя. Да и на тот случай, если вернутся сове…
— Где работает Мария? — спросила Ольга. Сердце у нее сжалось от смутной тревоги. — Она работает переводчицей?
— Ну конечно переводчицей! — успокоила ее Нина. — Только переводчицей. Но, видишь ли, это все-таки какое-то бюро в системе гестапо…
Ольга взглянула на Нину, кивнула головой и ступила за порог. Это было очень тяжело — переступить через порог, точно за порогом кто-то подстерегал, чтобы ударить камнем по голове. Но не успела Нина притворить дверь, как Ольга бросилась назад: не ошиблась ли она? Правильно ли она расслышала? Мария работает в гестапо?
— Ну, не в гестапо, а в каком-то бюро при гестапо…
Ольга вышла. Метель поутихла. Надвигались сумерки, и молодой месяц серебрился над башнями Госпрома.
Мария работает в гестапо! Снежная мгла поредела, ветер умолкал, на улицах встречались редкие прохожие. Большей частью это были немцы. Они торопились, первый морозный снежок скрипел под их коваными сапогами. Мария работает в гестапо! Не Нина, а именно — Мария.
Ольга остановилась. Ей было жарко в пургу. Пот лил за горжетку. Только переводчицей, как говорит Нина. И не в гестапо, а в системе гестапо. Она не пытает, она только переводит. Кого-нибудь допрашивают, а Мария переводит. А если под пыткой кто-нибудь не отвечает на вопросы? Что делает тогда Мария? Переводит ли Мария молчание? Молчание тоже можно перевести…
Ольга пошла вперед. Но она пропустила уличку, куда ей надо было свернуть. Она повернула назад, но опять пропустила свою уличку. А ведь надо торопиться домой: дети еще не ужинали, собственно не обедали, да и не завтракали. И маме, может, плохо. А Мария работает по специальности в гестапо. Ольга пустилась бегом…
Ольга шла наугад. Она не думала о том, куда она идет. Метели как не бывало. Стояла та чудесная, прозрачная пора, какая бывает только после пурги. Воздух был морозный, чистый, целительный. Вьюга намела огромные сугробы, и совсем не видно стало замерзших трупов. Как это красиво — город, занесенный снегом, сугробы на крышах и даже на окнах. На улицах не было ни души — скоро наступит комендантский час. Тогда в каждого прохожего будут стрелять без предупреждения. По улицам проходили только отдельные немцы. Может, это гестаповцы торопились в свои кабинеты и застенки? Сейчас они станут допрашивать, а Мария будет переводить ответы и вопросы…
На углу улицы Дарвина стояла девушка. Она шла с немцем, — Ольга заметила их еще издали, — немец забежал в аптеку чего-то купить, а девушка ждала на тротуаре. Ольга прошла мимо, и на нее пахнуло ароматом духов «Красная Москва». Боже, на свете еще существуют духи «Красная Москва»!
Девушка стояла, притопывая кожаными каблуками фетровых бот. Было совсем тихо. Где-то очень далеко выла собака. Странно, воет собака, ее еще не съели! Ах, да это, верно, немецкая овчарка! Сейчас придет домой хозяин, жирный немчура, и накормит свою собаку. Собака будет сыта. Мария поступила в гестапо. Ольга повернула и пошла назад.
Девушка по-прежнему стояла, ноги у нее озябли в фетровых ботах, и она притопывала кожаными каблуками. Звонко поскрипывал морозный снег. Запах духов распространялся в чистом морозном воздухе. Сейчас выйдет немец, они пойдут к нему, — будут вкусно есть и пить водку или ликер.
Ольга остановилась перед девушкой. На девушке был дорогой мех. За такой мех можно получить кило, нет, два кило макарон или пшена… Это был чудный мех — голубой песец.
— Тебе чего? — спросила девушка. — Проходи. Он мой.
Ольга молчала. Проститутку она видела впервые. Столько лет прожила на свете, а видеть не приходилось. Она что-то не слыхала — были они раньше или нет? Конечно, проститутке все равно кому продаваться — немцу, итальянцу или французу. Это ее профессия.
— Слышишь? Проходи. Это мой угол. Я стою здесь каждый вечер.
Ольга смотрела в молчании. Девушка рассердилась.
— Пошла вон! — крикнула она и толкнула Ольгу в грудь.
Ольга покачнулась и отступила на шаг. Когда девушка замахнулась, ворот на груди распахнулся, и аромат духов еще сильнее ударил в нос Ольге… Мария пошла в гестапо. Ее профессия — переводить. Проститутка по вечерам стоит на улице. Продаваться — ее профессия. И это — ее угол.
Ольга размахнулась и изо всей силы ударила девушку по лицу.
Девушка пошатнулась, потом сделала шаг вперед, точно хотела кинуться на Ольгу, броситься в драку; но увидела глаза Ольги, ее полный ненависти и презрения пылающий взгляд; она не выдержала его, попятилась, съежилась и вдруг опрометью ринулась прочь. Через минуту она скрылась за углом Каплуновской.
Ольга осталась одна. От запаха духов у нее кружилась голова. Мария пошла в гестапо, Нина говорит — «советы».
Эта шлюха надушилась и каждый вечер на этом углу среди сугробов с замерзшими трупами поджидает гитлеровских офицеров. Что же делать Ольге? Ольга одна. Одна она ничего не может поделать.
Ольга подняла вверх лицо: луна светила ей, серебряная, отливающая синевой.
