Мисс Томпсон написала джентльмену следующее:
«До меня только что дошла ваша колонка, в которой цитируется моя просьба об отпуске и предполагаемый ответ миссис Рузвельт.
К вашему сведению, моя мать умерла в 1928 году, и чтобы не возникло путаницы, кого из родителей я хотела навестить, мой отец умер в 1932 году. Ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем возможность навестить одного из родителей или обоих и вернуться к работе. Если вы, во всем своем могуществе, можете рассказать мне, как это сделать, я буду очень благодарна».
Нечего и говорить, что ответа на это письмо не последовало, как и исправления в колонке.
В тот день, когда я приехала домой, у нас состоялся большой ужин в честь президента Эквадора, который должен был приехать в гости и остаться на ночь. Хотелось бы мне хоть один вечер провести с семьей после нескольких недель отсутствия, но на такое удовольствие публичный человек не всегда может рассчитывать.
Вскоре я начала понимать, что грядут и другие путешествия, в подробности которых мне лучше не вдаваться. 9 января 1943 года Франклин отправился в Майами, штат Флорида, а 12-го вылетел в Касабланку. Это было его первое долгое путешествие по воздуху через океан, и я надеялась, что ему понравится летать, но все вышло ровно наоборот.
Конечно, подобные полеты во время войны сопряжены с личной опасностью, но об этом Франклин никогда не задумывался. Давным-давно, когда убили мэра Сермака, мы с Франклином обсудили это и решили, что с такой опасностью ничего не поделаешь. Нельзя защититься от человека, которому все равно, поймают его или нет. Единственный возможный путь – выбросить из головы мысль об опасности и продолжать свою работу, независимо от так называемого профессионального риска. В случае с поездкой в Касабланку свою роль сыграл и тот факт, что Франклин пошел на беспрецедентный поступок, зная, что его будут критиковать. Это было одним из тех соображений, которое он не мог оставить без внимания. Все приготовления к поездке делались через Секретную службу. Отъезд был настолько тайным, насколько это было возможно. Флаг, указывающий на то, что президент находится в резиденции, так и не сняли с Белого дома, а я продолжала следовать ежедневному распорядку точно так же, как если бы муж был дома.
Франклин вернулся с целым ворохом историй. Особенно он любил рассказывать, как огорчил мистера Черчилля, поддразнивая его за «плохого мальчика» генерала де Голля. Мистер Черчилль, конечно, отвечал за генерала де Голля, а генералу было трудно прийти на встречу. Но за поддразниваниями Франклина стояла серьезная цель: он чувствовал, что, если мистер Черчилль закрутит гайки, генералу де Голлю придется приехать в Касабланку, поскольку Великобритания предоставляла ему деньги, необходимые для продолжения его работы. Когда генерал все-таки приехал, встреча оказалась не совсем радостной.
Позже, когда я спросила мужа об этой встрече, он сказал: «Генерал де Голль – солдат, патриот, да, преданный своей стране. Но, с другой стороны, он политик и фанатик, и в нем, думаю, есть некоторые задатки диктатора».
Еще Франклин много рассказывал об ужасных условиях жизни народов в тех местах, где он останавливался. Он никогда не стеснялся в выражениях, говоря мистеру Черчиллю, что, по его мнению, англичане мало потрудились над улучшением положения коренных народов в тех колониях, которые Франклин успел осмотреть во время этой поездки. Он согласился со мной, что Соединенные Штаты тоже несут серьезную ответственность за Либерию, которую мы так и не оправдали, и я была особенно счастлива, когда чуть позже Эдвард Стеттиниус продолжил претворять в жизнь планы по этой стране, которые в то время обсуждал с Франклином. Он создал компанию по разработке природных ресурсов страны – проект, который был просто мечтой на момент разговора с моим мужем после его возвращения из Касабланки.
В начале февраля я отправилась в Портленд, штат Мэн, где меня встретил Кэри Бок и отвез в Кэмден, чтобы показать свою верфь, где он строил деревянные суда. Это было как раз то, что очень интересовало Франклина.
Позже в том же месяце я вылетела в Де-Мойн, штат Айова, с полковником Оветой Хобби, главой Женского армейского корпуса (ЖАК), чтобы осмотреть их главную тренировочную базу. Находясь в этом городе, я ненадолго съездила в колледж в Колумбии, штат Миссури, чтобы выступить с речью, и вернулась в Белый дом как раз вовремя, чтобы поприветствовать мадам Чан[11], когда она впервые посетила нашу страну. В то время она находилась на лечении в Медицинском центре в Нью-Йорке.
Мадам Чан казалась такой маленькой и хрупкой, когда лежала на больничной койке, что мне захотелось позаботиться о ней, как о родной дочери. Иногда я брала с собой кого-нибудь, потому что мне казалось, что мадам Чан устает видеть одну меня, к тому же многие люди стремились встретиться с ней.
Когда пришло время выписываться из больницы, мы предложили гостье пожить несколько дней в нашем доме в Гайд-парке, прежде чем она приедет в Вашингтон. Мадам Чан согласилась, а затем в сопровождении двух медсестер и племянника с племянницей, мистера и мисс Кун, которые выполняли роль ее секретарей, приехала в Белый дом и оставалась там до 28 числа. Планировалось, что она будет беззаботно проводить время и восстанавливаться, но она считала, что ей нужно возвращаться к своей работе и встретиться с важными людьми из нашего правительства и вооруженных сил, которые могли бы помочь Китаю, и что ей следует выполнять определенные официальные обязательства.
Никогда не забуду тот день, когда я сопровождала ее на выступлении перед Палатой представителей после встречи с сенаторами. Маленькая, стройная фигурка в китайском платье, мадам Чан шла по проходу в окружении высоких мужчин. Она остро чувствовала драматизм ситуации. Ее прекрасная речь стала замечательным выражением ее собственного восприятия демократии.
Я увидела другую сторону мадам Чан, когда она была в Белом доме, и меня очень забавляла реакция мужчин, с которыми она разговаривала. Они считали ее очаровательной, умной и обаятельной, но все же побаивались, потому что она могла быть хладнокровным государственным деятелем, когда боролась за то, что считала нужным для Китая и режима своего мужа. Маленькая рука с бархатной кожей и низкий, нежный голос скрывали решимость, которая могла быть твердой, как сталь.
В ее разговорах с мужчинами иногда проявлялась некая жесткость, но со мной – никогда. Я обрисовала Франклину такую милую, нежную и трогательную фигуру, что, узнав другую сторону этой дамы, он с особым удовольствием поддразнивал меня за мою наивность. Помню случай на званом ужине во время одного из визитов мадам Чан, который особенно повеселил Франклина. Тогда Джон Льюис сильно разошелся, и Франклин, повернувшись к мадам Чан, спросил: «Что бы сделали в Китае с таким лидером лейбористов, как Джон Льюис?»
