Мы с Иваном Карловичем хохочем до упаду, помогаем друг другу встать и вновь хохочем так, что заражаем весельем всю колонну усталых людей. Не ведая причин нашего веселья, они тем не менее тоже улыбаются, и мы все шагаем бодрее. И тут, как бы в награду нам за оптимизм и задорность, лес отпускает свою тесную, цепкую хватку. Деревья раздвигаются, расступаясь, расходятся как великаны, потерявшие вдруг интерес к крошечным чужакам. Цепкие щупальца лиан уползают куда-то кверху. Зеленый тоннель, сквозь который мы пробирались много дней, распался, расширился до почти свободно обозримого пространства. И впервые за три последних дня, мы видим небо. И хотя оно затянуто тучами, мы радуемся ему как дети, не любящие тесных помещений, для которых простор и свобода являются изначальными ценностями.
Дышать становится заметно легче. Мы освобождаемся от влажно-липких, удушающих объятий жары. Ветерок приятно холодит тело. Люди идут, уже не так строго соблюдая строй. Лес постепенно превращается чуть ли не в парк. Исчезают непроходимые буреломы - поваленные, гниющие стволы, кишащие тараканами. Наконец-то совсем исчезла тошнотворная предательская зыбкость почвы. Грунт становится ровным, плотным, а иногда мы даже идем по твердой до звонкости, почти обнаженной скальной породе, местами прикрытой пятнами изумрудно-зеленого мха. И хотя местность едва заметно пошла на подъем, мы существенно увеличиваем скорость движения, и я уже с радостью прикидываю в уме, сколько километров сверх плана мы сегодня намотаем.
Все чаще попадаются огромные базальтовые валуны. Многие из них, так же как и залегающая порода, обросли мхом. Возможно, мы вступили в предгорье. Если это так, то горы, которые нам предстоит пересечь, вряд ли будут выше моих, Уральских гор, иначе бы мы еще задолго до предгорий приметили бы скальные вершины. Но таковых не наблюдалось, значит, препятствие на нашем пути следует ожидать незначительным. Кстати, для будущих строителей железной дороги этот фактор станет определяющим. От высоты гор зависит, проложим мы "железку" или нет. Огибать нам горы, врубаться ли в них тоннелями или обойдемся прокладкой рельсов по поверхности, а главное, кратчайшим путем.
Догнав меня, Иван Карлович пристраивается рядом, тоже ускоряет шаг, бугристый нос его блестит от пота.
- Объявите по колонне, - говорит он, прерывисто дыша, - чтобы усилили бдительность, а идущим впереди солдатам скажите, чтобы остерегались и держались подальше от валунов.
Я отдаю соответствующее распоряжение и, подстрекаемый любопытством, обращаюсь к энтомологу за разъяснениями:
- Какого рода опасность вы предполагаете?
- Ну конечно же - нападение крупного хищника, чего же еще... Потопы и землетрясения я предсказывать не берусь.
Я с беспокойством оглядываю местность, по которой мы идем, и не нахожу причины для тревоги. Наоборот, мне кажется, что на такой открытой, легко просматриваемой местности, можно заблаговременно обнаружить врага и упредить его действия. Бросаю вопросительный взгляд на ученого-насекомоведа.
- Именно поэтому, - говорит Иван Карлович, словно он - джентри и читает мои мысли; впрочем, их не прочел бы разве что слепой. - В таких местах жертва расслабляется, начинает вести себя беспечно, тут-то на нее и нападают...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Кто? Конкретно? Вид насекомого?
Иван Карлович хотел было ответить и даже открывает для этого рот, но вдруг передумывает. Я заметил, с ним такое часто случается. Либо таким образом он демонстрирует свою нелюбовь к пустословию, когда на сто процентов в чем-то не уверен, либо поезд его мысли внезапно перешел на другие рельсы, и он думает теперь совсем о другом. С этими учеными ни в чем нельзя быть уверенным. Каждый ученый немного сумасшедший. Раньше я бы, пожалуй, раздражился от такой манеры разговора. Но теперь я стал терпимее. Новое положение обязывает. Я должен блюсти себя. И потом, если честно сказать, художников в народе считают еще большими сумасшедшими. Ученый хотя бы привержен логике. Художник же вовсе - существо во многом иррациональное. Так что, мы в какой-то степени два сапога пара.
Пока я занимался психоанализом, местность опять пошла под уклон. Мы опять спускаемся в трижды проклятые джунгли. Хоровод деревьев вокруг нас вновь сжимается все теснее. Пальмообразные гиганты (до сих пор не могу привыкнуть к их чудовищной величине) скоро обступят со всех сторон. Еще немного и лианы опять перегородят нам дорогу. Или уже перегородили?
Впереди идущие останавливаются, торможу и я, за мной и вся колонна, подтягивая свое тело, как гусеница. Я выхожу вперед, отодвинув солдата. Действительно, дорогу перегораживают лианы, но какие-то странные: прямые, белые, как бельевые веревки; насчитываю их до десятка. Расположены они на более или менее равном расстоянии друг от друга. Внизу они крепились к корням, торчащим из земли, и даже камням. Но способ крепления озадачивает. Вообще-то, на концах "веревок" имелись узлы, такие же узлы равномерно располагались по всей длине лианы, но было совершенно ясно, что узлы эти никакой крепежной функции не несут. Казалось, "веревки" просто приклеены к корневищам, к камням, к стволам деревьев. И клей этот, судя по всему, создавал настолько прочное соединение, что лианы натянуты точно струны.
Кто-то из солдат ударяет мачете по одной из веревочной лиане, намереваясь ее перерубить, но лиана, пружиня, отбрасывает тяжелый нож в сторону. Мы прослеживаем изучающе-любопытными взглядами, куда уходят многочисленные веревочные лианы. Уходят они под кроны деревьев. И там мы сразу различаем, подвешенный высоко над землей за такие же точно веревки, то ли купол, то ли колокол, то ли вигвам, сплетенный весьма искусно из зеленых широких ветвей папоротника и прочих разных веток. Домик (если это домик) весьма объемен, при случае там свободно могли поместиться несколько человек.
- Кто-кто в теремочке живет? - спрашиваю я, задрав голову, и дергаю за "веревку", она гудит как басовая струна.
Рядовой Попугаев решает проделать то же самое, но хватается за один из узлов. И приклеивается. Намертво. Пытаясь освободится, он вляпывается и другой рукой.
- Липнет, зараза! - восклицает Попугаев и дергает веревку изо всей силы.
Бэмс! - "веревка" отрывается от корневища, к которому она была приклеена, и казак взлетает в воздух, только ботинки промелькивают возле моего носа. На секунду нас берет оторопь. Но видим - ничего страшного не происходит. Просто эта растянутая лиана-веревка, будучи отпущенной, имеет свойство сильно сокращаться, и теперь боец раскачивается на ней вверх-вниз, точно мячик на резинке.
