весь день в поля. Я стою, стою у ворот, скоро смеркается, а его нет. Потом явился, а я уж легла. И он лег. Когда-когда слово скажет, а то ровно мертвый лежит… Как расплачусь я, как разревусь голосом… Испугался он. А потом ведь полюбил меня, полюбил… Жили мы хорошо. А вот дочке нашей не посчастливило. Замуж вышла, ничего… живо это баба с прибылью, гляжу. Радуюсь я, все как у людей. Родилась девочка, пожили немного и разбежались — согласье не взяло. Живет Марфушка одна, дочка у нее сыта да и обряжена. Сейчас ей уже восемнадцать годов… Да вот Аркашка с ней учился… Приехала теперь Санюшка из города, училище кончила, агрономом стала, просила ему привет передать. Если, говорит, не забыл, поклонись ему. Невеста она у нас, красавица, — может, и поженились бы.
— Не до женитьбы Аркашке нашему, — сказала Клавдия Григорьевна, — работы много.
— Что ж, за работой и замуж не поспеть? — обиделась гостья. — Ты вот поспела же? Или ничего в девках не работала?
— Учится он, бабушка, вот я про что…
— Пусть учится. Она у нас тоже учена, — бабка решительно отодвинула от себя чашку, перевернула ее, положила на донышко огрызок сахара и встала. — Спасибо за хлеб-соль. Узелок-то с гостинцами не позабудь передать. А я пойду, поздно уж. Все с батожком хожу, так-то не ходить мне… А он, Аркашка, что-то не является…
— Куда же вы? Ночевать оставайтесь, — спохватилась хозяйка. — Муж скоро придет, интересно ему про вашего деда послушать. Он комично про него рассказывал. Если, говорит, этот старик в колхоз пойдет, то не надо и на барометр артели расходоваться.
— Эх, милушка, — неожиданно заулыбалась старуха, — барометр-то все равно купили, говорят — надежнее. Ладно уж, останусь у вас, постели мне на сундучке, что ли, вздремну…
Не успела Клавдия Григорьевна приготовить гостье постель, как пришел Аркашка. И не один. С какой-то девушкой.
— Знакомьтесь, — стараясь не смущаться, проговорил Аркашка. — Это Лена Семенова.
— Новую себе ученицу привел? — выручила Клавдия Григорьевна и пояснила старухе: — Он сам занимается и другим помогает. — Она улыбнулась Аркашке. — Тебе от матери гостинец бабушка привезла… возьми.
Аркашка взял узелок, смущенно повертел его, разглядывая, не зная, что сказать. Хотел расспросить о доме, но при Лене постеснялся.
— Чай пить садись, — опять выручила его Клавдия Григорьевна. — Девушка, чаю хочешь?
— Нет, спасибо! Я на минуточку. — И посмотрела на Аркашку. — Где же ты живешь тут?
Аркашка положил узелок на стол и повел Лену в свою боковушку.
— Учится, говоришь? — с усмешкой спросила бабка. — Некогда? На девок всегда время найдется!
— Что вы, бабушка, Аркашка наш не такой. Да и старше она его, сразу видать.
— Чуток постарше. Да что ж тут такого? Я вот тоже у мужа постарше была, когда замуж выходила, а потом как-то оно сравнялось… любовь сравняла… и по эту пору никто не знает.
— Ну, все равно! — защищалась Клавдия Григорьевна. — Где она, та любовь?
— Ее поначалу не видать, любовь — она поначалу махонькая, ласковая, вроде белки… Да ведь белка, сама знаешь, не велик зверь, да лапист… Так что уж привет ему от Сашеньки передавать не стану. Материных гостинцев довольно, — сказала она и стала устраиваться на сундучке.
А в боковушке у Аркашки с Леной шел свой разговор. Лена перебирала книжки, разглядывала их, рассказывала про девчат из общежития, про то, что Нина Трубина, должно быть, скоро выйдет замуж.
— Разве? — с каким-то странным чувством спросил Аркашка.
И Лена поняла, что не надо было затевать этого разговора, догадалась, о чем он думал, и вдруг сказала, положив ему руку на плечо:
— Тебе не должны нравиться темные глаза, ты в них ничего не увидишь… Ты сам темный…
Надя и Плетнев бродили вечерами по городу.
Так уже повелось с некоторых пор, что Плетнев встречал ее на крыльце учебного комбината, расспрашивал с участливой улыбкой об успехах протекшего дня, брал под руку и вел куда-нибудь в тихие уголки Кремнегорска, подальше от завода, поближе к горе, к реке.
Надя говорила мало. Она больше улыбалась, удовлетворенно опираясь на руку Плетнева. Ей было совсем хорошо, когда Плетнев тоже умолкал. Можно было подумать…
Чувствуя крепкую мужскую руку, во всем испытывая внимательность, даже предупредительность, видя, что он постоянно хочет помочь ей, старается делать все как можно лучше, приятнее, чувствуя его ласку во взглядах и движениях, Надя все же думала: правдив ли он, можно ли ему довериться во всем? Мысли эти не то что тревожили ее, но всегда были с нею. Возможно, что не было ничего особенного, исключительного в этих мыслях Нади, возможно, так думала бы любая девушка на ее месте. Но эти мысли у Нади были острее, потому что, наделенная воображением, она была более недоверчива. Ее пугали насмешки людей — подруг ли по общежитию, товарищей ли по учебе. Впрочем, опасность подвергнуться насмешкам была ей свойственна, как и всякой девушке.
А он, идя рядом с нею, думал в минуты молчания: «Нравлюсь ли я ей? Захочет ли она полюбить меня? Что, если она попросту принимает мои ухаживания как должное, не делая разницы между мною и другим? А прямо нельзя спросить, — вдруг она в ответ рассмеется? И тогда придет стыд с его мучениями, о которых никому не скажешь. Да и говорить некому. Нет настоящего друга!»
Но он хорошо знал, что в таком неведении нельзя оставаться бесконечно, нельзя быть ровным в отношениях, это может ни к чему не привести и в конце концов больно заденет самолюбие… Однажды, прощаясь с Надей, он поцеловал ее. Надя удивленно посмотрела на него. Тогда он начал целовать ее снова и снова… Сердито оттолкнув его, она убежала, не попрощавшись. Несколько дней он не приходил ее встречать. Гордость ли мешала, или подсказал внутренний такт, но он не появлялся. Он не мог понять, что же произошло с ней?
А с Надей не произошло ничего особенного.
Поступок Плетнева был слишком резким, неожиданным для установившихся между ними ровных отношений. Это испугало Надю, — значит где-то, в чем-то она допустила оплошность и дала ему повод так поступить, значит, он способен этим воспользоваться, не считаясь с ее женской стыдливостью… Даже самый вид Плетнева был ей ненавистен.
Но когда он снова встретил ее на ступеньке крыльца, она первая протянула ему руку. Надя видела, что он сильно смущен, понимала, что будет извиняться, если не просить прощения, станет вести себя по-другому. И она угадала. В тот вечер они долго гуляли. Он даже не брал ее под руку, шел спокойно рядом, рассказывал о своей
