большой глоток пива.
— Я боюсь, что если все увидят меня настоящего, то, возможно, я им не понравлюсь. Возможно, они больше не будут меня любить. Возможно, я не буду нужен «Чикаго», а ведь здесь мои лучшие друзья. Я не хочу играть в другом городе. Люди любят говнюка, который проводит кучу времени в штрафном боксе, а потом изображает из себя плейбоя, но будут ли они любить меня, если узнают, что я лучше буду говорить об «Активных умах», чем о том, с кем, по их мнению, трахаюсь? Будут ли они по-прежнему любить меня, когда узнают, что я плачу на диснеевских фильмах со своей племянницей? Или, если узнают, что я не могу перестать думать о нашей стюардессе, которая по-прежнему считает меня куском дерьма?
Это заставляет меня сделать паузу.
— Я не считаю тебя куском дерьма, Зи. Я думаю, ты лучше большинства людей, но никогда никому не позволяешь этого видеть, и я не понимаю, почему ты хочешь это скрывать. Обычно ты всегда говоришь правду, но лжешь о том, какой ты хороший человек? Это не имеет смысла.
— Потому что Стиви! — Его голос повышен, но парень не кричит. Он невероятно расстроен, но не из-за меня. — Я был самим собой раньше, и этого было недостаточно. Ради всего святого, моя собственная мать бросила меня!
Я пытаюсь дышать, но не могу, когда меня захлестывает понимание. Все становится понятным, что его страх быть недостойным любви исходит от его мамы — женщины, которая его бросила.
— Гораздо менее болезненно, когда тебя ненавидят, когда ты не являешься самим собой, чем когда тебя не любят таким, какой ты есть, — продолжает Зандерс. — Как бы я ни говорил людям, что мне нравится ненависть, больше всего на свете я хочу быть любимым, но пока не готов рисковать быть отвергнутым.
Я тоже была самой собой, и этого было недостаточно. На самом деле, я чувствовала себя так большую часть своей взрослой жизни. Этот мужчина, который кажется непробиваемой кирпичной стеной, на самом деле очень мягкий и испуганный, у него больше чувств, чем он хочет признать.
— Я доверяю лишь нескольким людям, с которыми могу быть самим собой. И не готов доверить всем на свете то, кто я есть. Вот что меня пугает, Стиви.
Я кладу свою руку поверх его, нахмурив брови, чтобы удержаться от эмоций.
— Ты доверяешь мне?
Взгляд его карих глаз смягчается.
— А ты как думаешь, милая?
— Почему?
— Потому что в данный момент риск потерять все, чем бы это ни было, не будучи самим собой с тобой, гораздо страшнее, чем показать тебе, кто я такой. Ты мне нравишься, Ви, и я здесь абсолютно честен и уязвим. Я просто хочу, чтобы у тебя был шанс захотеть меня. Настоящего меня.
Еда остыла на моей тарелке, но мне все равно. Я больше не голодна. Я сыта от слов Зандерса, которые вселяют в меня больше надежды, чем могла себе представить. Он доверяет мне настолько, чтобы быть честным и уязвимым в том, кто он есть. Почему я не могу поверить, что он не лжет о своих чувствах ко мне?
Встав со стула, я подхожу и сажусь к нему на колени. Обхватив его руками за плечи, я утыкаюсь головой в его шею.
— Ты плачешь на диснеевских фильмах? — дразню его, мое дыхание отражается от его кожи.
Зандерс обхватывает меня за талию, прижимая к себе.
— Как девчонка.
— Ты не похож на плаксу.
— Я плачу по многим вещам. Просто не позволяю людям видеть это. Я плакал до того, как ты пришла сегодня.
Я поднимаю голову с его плеча.
— Почему?
Он одаривает меня легкой полуулыбкой.
— Мне позвонила мама.
— Что она хотела?
— Я повесил трубку в ту же секунду, как понял, кто это, но потом это вызвало полномасштабную паническую атаку, от которой я не мог избавиться. Все мое тело было сковано, и я начал плакать, как гребаный ребенок, на полу в ванной. Я залез в душ, чтобы попытаться смыть все это, и поэтому не слышал, как ты стучала.
— Господи, Зи, — я успокаивающе провожу ладонью по его щеке, видя в этом мужчине гораздо больше, чем когда-либо ожидала. — Ты в порядке?
Он осторожно кивает.
— Со мной все будет хорошо.
Между нами повисает тишина. Я ничего не знала о психическом здоровье Зандерса или о том, что он страстно желает помочь другим пройти свой собственный путь, до гала-вечера, который состоялся чуть больше недели назад.
Привалившись спиной к его плечу, я тихо спрашиваю:
— Что заставило тебя основать «Активные умы»?
Его рука обвивается вокруг меня, ложась на мое бедро, а его голова склоняется к моей.
— Я не хотел, чтобы другие дети страдали так, как страдал я и до сих пор иногда страдаю. Не иметь контроля над тем, как твой разум влияет на тебя — одно из худших чувств в мире. Ты чувствуешь себя в ловушке и беспомощным. Я хотел бы пройти терапию сразу же, как только ушла мама, но мужчины не говорят о психическом здоровье, и я хотел разрушить это клеймо и дать детям доступ к помощи, в которой они нуждаются. Помощь, в которой я нуждался, но не знал, как о ней попросить.
Мое сердце сжимается от понимания, когда я вижу, каков он на самом деле. Я провожу рукой по его груди, прежде чем обхватить его за шею.
— Как ты мог подумать, что можешь не понравиться людям, если у тебя такое сердце?
— Я тебе нравлюсь? — парень поднимает голову. В его вопросе нет колебаний. Его тон умоляющий, он хочет знать ответ.
— Я не хочу этого.
— Но я тебе нравлюсь?
Надежда. Столько надежды, когда Зандерс смотрит на меня.
Я не знаю, как ответить, не выложив все карты на стол о том, как сильно он мне нравится. Зандерс хороший, слишком хороший. Просто мне потребовались месяцы, чтобы увидеть это. Месяцы, чтобы снять каждый слой и увидеть, какой он на
