для меня не существует четкого разграничения между отдыхом и работой». Ароновиц перечисляет свои основные обязанности: чтение и работа над статьями и главами книги (для этого у него есть специальные «писательские дни»), поиск финансирования, встречи со студентами и прием экзаменов у аспирантов. Он отмечает, что академический труд проникает во все сферы жизни профессоров: любая прочитанная статья или книга может оказаться полезной для подготовки к занятию или работы над собственными текстами. Ароновиц получал настоящее удовольствие от преподавания. Для многих же его коллег преподавание – это обременительная обязанность, отвлекающая от работы над исследованиями. Человек может одновременно быть талантливым преподавателем и блестящим ученым, но одно не вытекает из другого[525].
В академическом мире сформировалось несколько уровней иерархии, и две эти формы труда оказались разделены. Как отмечает профсоюзная активистка Эми Хигер, работающая преподавателем на полставки в Ратгерском университете (Нью-Джерси), внештатные и штатные преподаватели находятся в симбиотических отношениях, так как последние зачастую не хотят вести занятия у студентов. «Некоторым из них нравится преподавать, но большинство от этого не в восторге. Я работаю в исследовательском университете, и это здорово. Я люблю преподавать. Этим я и хотела заниматься после получения докторской степени», – рассказывает она. По мнению Хигер, проблема заключается не столько в распределении рабочей нагрузки, сколько в обесценивании ее преподавательского труда, гендерно маркированного как женский. Зарплата внештатных преподавателей зависит от количества курсов, которые они ведут, а их исследовательская деятельность никак не оплачивается. Кэтрин Уилсон хочет заниматься наукой, но ее возможности ограничены теми обязанностями, которые она должна выполнять как внештатный преподаватель. Она согласна с замечанием Хигер о том, что проведение исследований считается более важной и ценной работой, чем преподавание[526].
«Последняя хорошая работа» в Америке (Англии, Франции и других странах) теперь стала уделом немногочисленных счастливчиков: по всему миру растет число преподавателей, работающих на полставки, и идет наступление на автономию и права университетских работников. Несмотря на увеличение числа студентов, число преподавателей на полной ставке не выросло. Уровень заработной платы снижается, а количество студентов в группах, напротив, растет. Хотя преподаватели европейских университетов по-прежнему находятся в более выгодном положении, чем их коллеги в США, весь академический мир следует по американскому пути (в Латинской Америке уже давно существует такое явление, как «профессора-таксисты»: так называют преподавателей, которые работают на полставки, не имея крепкой привязки к своим учебным заведениям). По оценкам исследователей, в Европе к 1999 году от 20 % до 50 % всех университетских преподавателей не имели постоянного контракта. Согласно данным AAUP, в США в период с 1975 по 2003 год «доля штатных преподавателей снизилась с 57 % до 35 %, при этом были сокращены 2000 постоянных преподавательских позиций». Это необязательно означает, что преподаватели были уволены: часто бывает так, что пожилые профессора выходят на пенсию, а на их место берут преподавателей на неполную ставку. Кроме того, важно учитывать, что в США экспансия высшего образования в основном происходит за счет увеличения числа общественных колледжей, в которых есть постоянные преподавательские позиции, но условия труда несравнимо хуже, чем в топовых исследовательских университетах[527].
В то же время исследования – самая престижная составляющая университетской работы – все больше превращаются в товар. В 1980 году Конгресс США принял акт Бая – Доула, разрешавший университетам получать и продавать патенты на объекты интеллектуальной собственности. Колумбийский университет и другие крупные высшие учебные заведения практически сразу внесли во внутренние уставы пункт о том, что именно им принадлежит право собственности на изобретения и открытия преподавателей, которым, в свою очередь, полагаются щедрые роялти. Теперь университеты зарабатывают сотни миллионов долларов на интеллектуальном труде преподавателей. Внешнее финансирование также влияет на проведение исследований: например, фармацевтические кампании спонсируют университетские лаборатории, а потом патентуют их открытия. Помимо сокращения финансирования проблема заключается еще и в том, что спонсоры, выделяя деньги университетам, часто требуют от исследователей конкретных результатов, из-за чего у ученых может возникнуть соблазн «подправить» свои выводы. При этом существенную часть работы в лабораториях выполняют аспиранты, чей труд оплачивается гораздо ниже, чем работа преподавателей. Иногда спонсоры требуют высокого уровня секретности, из-за чего ученые не могут опубликовать результаты исследований – следовательно, не могут указать исследовательский проект в резюме. Даже в гуманитарных науках корпорации-спонсоры часто оказывают влияние на политику университетов: если корпорация выделяет деньги факультетам, то она же и решает, кто будет ими руководить. Опасения процитированного выше британского профессора оказались вполне оправданными. Гуманитарные науки сейчас финансируются хуже, чем естественные, из-за чего внутри академического мира возникает еще одна форма неравенства[528].
Реформы сопровождались разговорами о необходимости «усилить контроль» над университетами, как выразилась Маргарет Тэтчер. Университетами стали управлять внешние советы и менеджеры, пришедшие из правительства или бизнеса. С университетскими преподавателями произошло то же, что с учителями государственных школ и рабочими автозавода в Лордстауне: разговоры о необходимости реформ и усилении контроля стали поводом для того, чтобы навязать им «гибкие» формы труда. Студенты-радикалы, стоявшие во главе протестных движений 1960-х годов, требовали перехода к горизонтальным структурам управления университетом и добивались права самостоятельно определять содержание учебных программ. Правые вывернули их программу наизнанку, дав возможность «рынку» решать, что будут преподавать в университете, и поставив под сомнение ценность высшего образования. Как пишет Ароновиц, «неолиберализм проник в академию через черный ход, то есть через студенческие протестные движения»[529].
В каком-то смысле глобализация вернула университет к его истокам. В период Средневековья занятия велись на латыни, а преподаватели и студенты часто перемещались между университетами. Сегодня мы наблюдаем глобальный рынок академического труда, а студенты все чаще ездят учиться в другие страны. ЕС ввел правила, устанавливающие взаимное признание дипломов стран – членов союза, а некоторые американские университеты, в том числе Нью-Йоркский университет (NYU), имеют кампусы по всему миру. Теперь положение преподавателей зависит в том числе от того, в каких условиях трудятся их коллеги в других странах[530].
В академическом мире, как и во многих других профессиональных сферах, традиция ученичества восходит ко временам средневековых гильдий. В современных университетах аспиранты преподают, проверяют работы студентов и участвуют в коллективных научных проектах, благодаря чему штатные преподаватели могут сосредоточиться на собственных исследованиях. Более того, иногда аспиранты проводят часть исследований за своих профессоров. Существование такой иерархии обязанностей оправдывается тем, что аспиранты должны доказать свое право заниматься наукой. Что не менее важно, подобная система выполняет «отфильтровывающую» функцию. Не всякий аспирант может стать профессором. Необходимо написать исследование, которое получит высокую оценку от коллег; пройти через препятствия, установленные опытными наставниками; научиться с улыбкой отрабатывать долгие смены
