бюрократии все становится значительно сложнее, – говорит Уилсон. – Приходится постоянно бегать от одного человека к другому. Я думаю, это довольно характерно для эпохи постмодерна: фрагментированность, разорванность, несогласованность. Все это, конечно, очень выматывает и приводит к проблемам со здоровьем, но больничные нам никто не дает».
Кроме того, внештатники недовольны тем, что в университетской системе они находятся в гораздо менее выгодном положении, чем штатные преподаватели. Складывается ощущение, что руководителям факультетов, имеющим постоянные преподавательские контракты, нет никакого дела до тех, кто работает под их началом. Преподавание – это тяжелая работа, сколько бы за нее ни платили. Но еще тяжелее приходится внештатникам, которые вынуждены компенсировать сокращение ресурсов своим упорным трудом и при этом выслушивать жалобы от старших коллег. Для Уилсон эта проблема стоит еще более остро: ее партнер работает штатным преподавателем в Фордемском университете. Однако благодаря своему опыту она поняла, что получение постоянной преподавательской позиции – это лишь вопрос времени. «По крайней мере это помогло мне понять, что я заслуживаю того, чтобы работать в этой сфере, – объясняет она. – Думаю, не будь я так близка к цели, постоянно переживала бы из-за того, что недостаточно хороша и умна для этой работы».
Когда Нью-Йорк охватила пандемия коронавируса, ситуация стала еще более неопределенной. «Фордем перешел на удаленное обучение. После недели колебаний руководство Городского университета Нью-Йорка поступило так же, но меня это не затронуло, так как мой весенний курс был отменен, – рассказывает Уилсон. – Преподавателям, которые работали сразу в нескольких университетах, приходилось переключаться между разными форматами удаленного обучения». По ее словам, они сами решали, как вести удаленные занятия. Уилсон проводила занятия по видеосвязи, а некоторые просто записывали лекции и выкладывали задания на онлайн-платформах. Внештатники также столкнулись с техническими трудностями. «Понятно, что при таких низких зарплатах не все преподаватели могут похвастаться первоклассной современной техникой. Например, у меня сломалась мышка. Еще у меня слабый вайфай, и я каждый раз молилась, чтобы он не пропал во время занятия». Ко всему прочему на Уилсон легла большая эмоциональная нагрузка, так как она пыталась помочь студентам справиться с тяжелой ситуацией. По ее словам, в первую очередь помощь студентам оказывали преподаватели-женщины вне зависимости от того, по какому контракту они работают. Штатные преподаватели столкнулись с теми же проблемами, что и внештатники, но они, как отмечает Уилсон, «хотя бы получают достойную зарплату и имеют возможность влиять на происходящее в университете».
Вопрос о возобновлении занятий после окончания локдауна также оказался очень болезненным. Мнение внештатников практически не учитывалось, когда обсуждалась возможность перехода на «гибридный» формат обучения в осеннем семестре (университеты, в которых работала Уилсон, придерживались разных точек зрения на то, как это следует осуществить). Естественно, всех очень беспокоила перспектива возвращения к офлайн-занятиям во время пандемии. Однако Уилсон тяжело дался переход в онлайн, так как она положила немало усилий на то, чтобы сделать занятия полезными для студентов. Еще до пандемии мы встречались с Уилсон у нее в кабинете. Она тогда пришла с занятия по арабскому кино, на котором ее студенты делали анимацию. Уилсон рассказала, что испытывает настоящую радость, когда видит, что студенты увлеченно занимаются и им интересен материал. «Выходя из аудитории, я почти каждый раз чувствую себя счастливой, – сказала она. – Этого никто не отнимет».
* * *
Писатель и социальный исследователь Стэнли Ароновиц однажды назвал преподавание «последней хорошей работой в Америке». При самом благоприятном сценарии преподавание дает возможность заниматься интересной работой, сохраняя значительную степень автономии, не размениваясь по мелочам и не жертвуя своими устремлениями. По старой традиции преподаватели играют важную роль в управлении университетом. Само преподавание с давних пор рассматривается в первую очередь как призвание, а не как работа в привычном смысле слова. Несмотря на то что труд университетского преподавателя не сильно отличается от работы школьного учителя, стереотипный образ профессора ближе к образу одинокого гениального художника – с тем исключением, что обычно он носит твидовый костюм и работает в кабинете с кучей книжных полок, а не в забрызганной красками студии на чердаке[497].
Высшее образование с давних времен представляло собой многоуровневую иерархическую систему – на то оно и «высшее». По всему миру от Китайской империи до доколумбовой Америки основной целью высшего образования была подготовка элиты. Лишь столетия спустя оно превратилось в сферу интеллектуальных поисков, так привлекающих Кэтрин Уилсон. Работники университетов начали проводить независимые исследования, а производство знания стало рассматриваться как общественно полезное занятие, не нуждающееся в дополнительном оправдании[498].
Но даже после того как высшее образование стало пространством научных экспериментов и дискуссий, оно все равно оставалось закрытым клубом для элиты. От Индии, где в индуистских и буддийских учебных заведениях также преподавали искусство, математику, астрономию и многие другие науки, до Древней Греции, где Платон основал свою академию, и более позднего Александрийского мусейона, куда приезжали учиться студенты из далеких стран, правящие классы имели возможность тянуться к знаниям во многом благодаря тому, что всю работу за них делали другие люди. Чтобы поступить в императорскую академию династии Хань, будущие студенты должны были продемонстрировать владение определенными навыками, что создавало возможности для вертикальной социальной мобильности. Тем не менее Китаю все равно было далеко до государственной системы массового высшего образования[499].
Университеты в привычном для нас понимании зародились в Италии в XI–XII веках и представляли собой ответвление от системы гильдий и традиционной системы религиозного образования. В университетах учили так называемым семи свободным искусствам (слово «искусство» здесь используется в своем первоначальном значении – «искусная деятельность»): грамматике, риторике, диалектике, музыке, арифметике, геометрии и астрономии. Образовательные центры в Париже и Болонье расширялись и привлекали студентов со всей Европы. Университеты развивались на пересечении христианской, исламской и иудейской традиций; благодаря переводам арабских текстов в их стенах возродилось наследие классической Греции[500].
Тем не менее эти университеты были нацелены на обучение элиты, а преподаватели в своих научных изысканиях были ограничены правилами, установленными государством и церковью. Тех, кто в своих исследованиях слишком далеко заходил на территорию церкви, могли объявить еретиками и сжечь на костре. Неудивительно, что университетские преподаватели начали объединяться в гильдии. Во многом это было ответом на появление таких объединений у студентов, которые периодически устраивали восстания, вынуждая ученых перебираться в другие города и создавать там новые университеты. В тогдашней иерархии студенты находились примерно на одном уровне с учениками ремесленников. Прошедшие одну ступень обучения приравнивались к подмастерьям или бакалаврам[501] (отсюда «степень
