— Как я выгляжу? — спрашивает она, отстраняясь.
Впервые я замечаю, что на ней надето. Не консервативная юбка, синий свитер и жемчуг, которые подобрал Оливер, а наоборот — совершенно не подходящее по сезону ярко-желтое летнее платье. Она улыбается.
— Сегодня Желтая среда, — говорит она.
ДЖЕЙКОБ
Первый раз меня уволили из зоомагазина. Не стану упоминать названия сети магазинов, потому что не уверен, что оно достойно упоминания, а неприятностей с законом у меня и так выше крыши — хватит на пожизненное. Скажем так — объективно — я был их лучшим работником, но, несмотря на это, меня все же уволили.
Хотя человеку, который покупал щенка корги, я рассказывал о собаках, предлагая корм для собак. (Эти собаки произошли от таксы! Название породы в переводе с валлийского означает «карликовая собака»!)
Несмотря на то что я не крал наличку из кассы, как один из моих сменщиков.
Несмотря на то что я не нажаловался на этого сменщика.
Несмотря на то что я не грубил покупателям и не возмущался, когда приходила моя очередь мыть общественные туалеты.
Мой начальник (Алан, которому было всего девятнадцать и который являлся подходящим кандидатом для тестирования средств для проблемной кожи «Проактив») сказал мне, что покупатели жалуются на мою внешность.
Нет, у меня из носа не текут сопли. Я не пускаю слюни. Я не ношу штаны приспущенными до колен, как тот сменщик, о котором я уже упоминал. Единственная моя провинность, дамы и господа присяжные, — я отказался носить фирменную одежду. Она состояла из синей рубашки на пуговицах. Я носил ее только по пятницам, но, честно признаться, ужас заключался в том, что мне приходилось застегивать пуговицы, — неужели я должен смириться еще и с тем, чтобы надевать цвета в неположенный день?
Кстати сказать, никто не жаловался. Во мне легко можно было узнать работника магазина, потому что я, хотя и не носил форму, прицепил на грудь табличку размером с голову новорожденного. Надпись на ней гласила: «Здравствуйте, меня зовут Джейкоб. Чем могу помочь?»
Причиной моего увольнения послужило то, что после нескольких недель оправданий из-за отсутствия униформы, которую я не надевал, если не выпадало работать в пятницу, я признался, что аутист. Что у меня «пунктик» насчет цвета одежды, не говоря уже о пуговицах. И вот, несмотря на то что щенки интуитивно любили меня, несмотря на то что я продал их больше, чем любой другой работник магазина, даже несмотря на то что в момент моего увольнения одна из работниц отправляла сообщение своему приятелю, а не пробивала чек покупателю, а вторая кокетничала со Стивом из отдела амфибий — несмотря на все перечисленное выше, козлом отпущения стал именно я, из-за своего синдрома.
Да, я разыгрываю карту синдрома Аспергера.
Единственное, что я знаю: пока я не сказал Алану о синдроме Аспергера, он с удовольствием глотал мои отговорки, а после просто решил от меня избавиться.
Такова история моей жизни.
Мы едем в суд на машине Оливера. Мама впереди, мы с Тео сзади. Большую часть пути я смотрю на вещи, которые воспринимал как должное, на достопримечательности, которые не видел, пока сидел под домашним арестом. Забегаловка «Колони динер» со сломанной неоновой вывеской, на которой значится «Пообедайте в „Колон“». Витрина зоомагазина, где я когда-то работал, со сбившимися в кучку щенками. Кинотеатр, где выпал мой первый зуб, и крест на обочине дороги, где по дороге в школу однажды во время бурана погиб подросток. Рекламный щит Рествудской церкви, на котором написано: «Бесплатный кофе! Вечная жизнь! Постоянным прихожанам предоставляются привилегии».
— Ну, — говорит Оливер, паркуясь на стоянке и выключая двигатель, — приехали.
Я открываю дверцу, выхожу из машины, и внезапно тысячи звуков жалят меня, будто стрелы. И такой яркий свет, что я чуть не ослеп. Я не могу одновременно закрыть руками глаза и заткнуть уши, и каким-то образом между криками я слышу свое имя, голос мамы и Оливера. Они двоятся у меня перед глазами, микрофоны похожи на раковые клетки, и они все ближе и ближе.
«Оливер: Черт, я должен был предвидеть…
Мама: Закрой глаза, дорогой. Ты меня слышишь? Тео! Можешь его придержать?»
Мне на предплечье ложится рука, но я не знаю, кому она принадлежит: моему брату или незнакомцу. Кому-то, кто жаждет перерезать мне вены и оставить умирать от потери крови. Людям с глазами-прожекторами и искривленными губами, которые собираются отрывать от меня по кусочку и запихивать себе в карманы, пока от меня совсем ничего не останется.
Я сделал то, что делает обычный человек, когда сталкивается лицом к лицу со стаей диких зверей, которые скрежещут зубами и размахивают микрофонами, — побежал.
Фантастическое чувство.
Не стоит забывать, что я был в клетке шесть на двенадцать метров, двухэтажной. И я не так быстр, как хотелось бы, потому что на мне парадный костюм и тесные туфли, а я по природе неуклюж, но мне удается отбежать достаточно далеко, чтобы не слышать больше голосов. По правде сказать, я ничего не слышу. В ушах шумит ветер, дыхание со свистом вырывается из груди.
Внезапно меня сбивают с ног.
— Черт! — с присвистом выдыхает Оливер. — Стар я уже для этого.
Я едва могу говорить, потому что он лежит у меня на спине.
— Ты… двадцать восемь, — ворчу я.
Он скатывается с меня, и на мгновение мы оба растягиваемся на асфальте под вывеской на заправке «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ $2.69».
— Прости, — тут же извиняется Оливер. — Я должен был подумать об этом.
Я приподнимаюсь на локтях и смотрю на него.
— Оказывается, многие хотят посмотреть, чем закончится твое дело, — говорит он. — Мне следовало тебя к этому подготовить.
— Я не хочу туда возвращаться! — заявляю я.
— Джейк, если не вернешься, судья снова упечет тебя за решетку.
Я мысленно пробегаю список правил, тех, что определил Оливер для поведения в зале суда. Почему он и для журналистов не установил определенные правила, ведь привычку тыкать микрофон мне в нос хорошими манерами вряд ли назовешь?
— Мне нужен перерыв, — возвещаю я.
Это одна из подходящих к случаю реплик — согласно правилам поведения, установленным Оливером на суде.
Он садится рядом и подтягивает колени к груди. В нескольких метрах от нас к автозаправке подъезжает машина. Из нее выбирается водитель, с недоумением разглядывает нас, потом протягивает в окошко свою кредитную карточку.
— В таком случае мы попросим судью объявить перерыв, как только войдем в зал судебных заседаний. — Он склоняет голову набок. — Что скажешь, Джейк? Ты готов вместе со мной дать им отпор?
Я сжимаю и разжимаю пальцы ног, обутых в выходные туфли. Проделываю это трижды, на удачу.
— «Люблю запах напалма по утрам», — отвечаю я цитатой из «Апокалипсиса сегодня».
Оливер отводит глаза.
— Я нервничаю, — признается он.
Не очень-то приятно услышать подобное признание от собственного адвоката перед самым началом процесса, но мне нравится, что он не врет.
— Ты говоришь правду, — констатирую я.
Это комплимент, но Оливер воспринимает его как руководство к действию. Он колеблется.
— Я скажу им, что ты невиновен. — Потом встает и отряхивает брюки. — Ну, что скажешь?
Это фраза с подвохом. Большей частью люди произносят ее, когда ты еще ничего не сказал, но, разумеется, как только ты укажешь на тот факт, что еще ничего не говорил, — ты уже произнес слова.
— Неужели мне придется еще раз идти мимо этих людей? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает Оливер. — Но у меня появилась идея.
Он ведет меня к краю парковки, где нас ждут встревоженные мама с Тео. Я хочу кое-что сказать Оливеру, но это желание блекнет перед более насущными проблемами.
— Закрой глаза, — велит он.
Я закрываю. Потом чувствую, как он берет меня за правую руку, а мама за левую. Мои глаза все еще закрыты, но я слышу гул голосов и непроизвольно начинаю издавать похожий звук.
— А сейчас… запевай!
— «Я убил шерифа, но не стрелял в его помощника…» — Я замолкаю. — Я до сих пор их слышу.
Песню подхватывает Тео, потом Оливер и мама. Поем все вчетвером — не спетый квартет, импровизированный, — да так и поднимаемся по лестнице в здание суда.
Сработало! Вероятно, музыкальный номер удивил зевак — море журналистов расступилось, и мы прошли прямо посредине.
Я настолько поражен, что не сразу соображаю, что за кость засела в моем горле еще до того, как мы поднялись по ступенькам.
1. Я сказал Оливеру устное равенство, которое назовем «пи»: «Ты говоришь правду».
2. Он ответил «эр»: «Я скажу им, что ты невиновен».
3. В логическом равенстве этого разговора я допускаю, что «пи» равно «эр».
