— В покоях, — указал рукою архиерей, — постель твоя готова.
— Лучше вот тут, под вишенкой… Отдохну малость.
— Ты?! Говорят люди, будто Козак Мамай, колдун рода запорожского, устали не знает!
— Ой, знает, братик, ой, знает, родненький! Но только… хочу спать. Помолчи! — и мгновенно уснул.
В тот же миг захрапел и верный Песик Ложка.
И снился Ложке прескверный сон: будто погрызлись они с паном Кучею и обозный бедняжку Песика всего искусал.
26
Пока добрый пан Куча торопился домой, где остался с его женой щеголеватый красавчик, потомственный шляхтич, пан Оврам Раздобудько, там, в доме обозного, протекала беседа, какую стоило бы послушать и самому Демиду Пампушке.
Пан Оврам был человеком потребным мирославскому обозному, вот почему Демид Пампушка и велел молодой женушке сколь можно лучше принять его и по мере сил ублажать дорогого гостя.
Сей гость, Оврам Раздобудько, некогда разбогател, найдя близ Черкасс стародавний золотой клад, фигурные амфоры да кувшины, видимо еще скифских времен, и продал сей клад какому-то путешествующему английцу. Обретя славу удачливого искателя кладов, он теперь любезно — за немалые денежки — пособлял своим умением всем алчущим легкого золота шляхтичам или разжившимся козакам, кои помалу превращались в шляхту, купцам и чужедальним негоциантам, загребущим попам и ксендзам, панам и подпанкам.
Слава о бывалом искателе золотых кладов пошла не только по Украине. Пана Оврама Раздобудько уже не однажды приглашали и в Неаполь, в Барселону, в Варшаву, и он находил то, чего жаждало ненасытное панство мира.
И вот, встретив Оврама Раздобудько на базаре и избавив его от тяжких огорчений, пан полковой обозный потянул копача в свой дом, смекнув, что его послал бог за кучу ладана, щедро воскуренную среди степи: кто ж ему еще был так надобен, как не сей копач, и как раз теперь, когда пан Куча решил добыть из-под земли козацкое золото?
Пан Куча не ведал, конечно, зачем приехал сюда сей Раздобудько и кто его послал.
Не ведал и того, что искатель кладов сюда явился еще и по приглашению отца Мельхиседека, который, предвидя близкое начало новой войны, имел намерение добыть из земли схороненное запорожское добро, чтоб воевать не с пустым карманом.
Он просто думал, Куча-Стародупский, что щеголеватый пан Оврам прибыл сюда искать золото для Однокрыла, а то и для короля польского, а то, может, и для курфюрста саксонского или для богатых испанцев — словом, для того, кто больше ему заплатил.
А пока пан Куча, на призыв куценького отца Зосимы, который сегодня (человек опасно умный) ломал дурака и делал вид, будто поединок побратимов ему кажется раздором меж Козаком и архиереем, — доколь пан Куча взирал на дружеское единоборство, Оврам Раздобудько, баловень добреньких дамочек, коим он во всех странах, где ему довелось побывать, всегда и всюду живехонько приходился по душе, а потом и по телу, — вот и ныне, разумея, как сейчас необходим он в этом доме, попытался было нахально и недвусмысленно облапить обольстительную хозяйку, но за сию попытку получил такую оплеуху, что рожа его покраснела, а затем зеленой стала, потому как ручка у Параски-Роксоланы была, не сглазить бы, увесистая, — аж у него шмели в голове загудели от той затрещины… А как были они озабочены выяснением отношений, то и не заметили, что на пороге за пурпурным занавесом неслышно возникла, привлеченная звонкой оплеухой, служанка пани Роксоланы, татарка Патимэ, недавняя гаремница, то есть наложница, толстенького лакомки пана Кучи, коего невольница ненавидела не меньше, чем и самое пани, отчего и природный ордынский слух у нее развивался сильней, чем сие требуется караван-сарайской девушке, и как раз в такой мере, как то надобно всякой служанке.
— Ну? — вытирая после влепленной оплеухи свою тяжеленькую ручку, с чарующей улыбкою приветливой хозяйки спросила панн Роксолана. — На что вы сбирались намекнуть мне, ваша милость?
— Прелестная пани Роксолана просто не поняла моих намерений, — потирая щеку, ответил обескураженный пан Оврам.
— Какие ж то были у пана намерения? — полюбопытствовала скорая на руку хозяйка.
— У меня ведь и в мыслях не было… ничего такого, милая пани!
— А коли не было и в мыслях, — обиженно фыркнула пани Роксолана, — зачем же хватать руками то, что вам еще не принадлежит?.. — И обида ее была вполне законной для всякой дамы, которая знает и ценит свою привлекательность. — Так это был обман? — спросила она.
27
— Обман, прелестная пани, — учтиво и галантно поклонился Раздобудько.
— А за обман? Бьют по морде? Так? Или не так?
— Так, так, — должен был волей-неволей согласиться приезжий панок. — Меня черт попутал, уважаемая пани.
— Черт попутал?
— Мне почудилось… — И пан Оврам Раздобудько, красуясь, умолк.
— Что ж вам почудилось, пане Оврам?
— Мне почудилось, будто вы — совсем не вы.
— А кто же?
— Э-э… Нет, не скажу!
— Но кто же все-таки?
— Одна благородная дивчина.
— Какая дивчина?
— Одна-единственная дивчина… одна в Калиновой Долине панна… что своей красотою может сравниться с вами.
— Со мной?! — удивилась молоденькая Кучиха. И спросила: — Не Ярина ли Подолянка?
— Кто ж еще.
— Зачем вы об этом говорите мне?
— Ищу соучастницу.
— В каком деле? — спросила пани столь обольстительно, что полнокровному Овраму опять захотелось ее потрогать.
— Я люблю Ярину-Кармелу, пани, — нагло соврал он.
— Вы?! — захохотала Кучиха.
— Безумно!
— А она вас?
— Всё в руках господних.
— Где вы встречались с нею?
— Это допрос?
— Она чернявая или белявая?
— Чернявенькая, да-а.
— А очи?
— Очи… синие… да.
— Она блондинка с черными глазами. Вы ее никогда не видели!
— Я влюбился по портрету.
— По портрету… иль по расчету? — И спросила: — А кто писал портрет?
— Не знаю.
— А где вы его видели?
— В Неаполе.
— А не в Риме?
— Почему это вы — про Рим?
— Так просто… — И спросила опять: — Так вы сюда — не за кладами?
— Самый драгоценный клад — Ярина Подолянка, пани!
— Вы прибыли просить у пана епископа согласия на брак?
— Никто мне согласия не даст. Я прибыл сюда… ее похитить!
— Для себя? Или…
Пан Оврам не ответил.
Татарка Патимэ, прятавшаяся за пурпурным китайским занавесом на внутренних скрытых дверях, отпрянула и чуть не вскрикнула.
Едва не задохнулась в тот миг и пани Роксолана Куча.
