понимая, откуда они взялись.
– Наверное, о камни побил в воде, – говорит он, – даже не почувствовал.
– Одевайся быстрее, – говорю я ему.
Он смотрит на меня, спокойно, как будто сейчас вовсе и не зима, берет у меня из рук рубашку, надевает ее, не торопясь. Глядя на него, меня охватывает сомнение, действительно ли сейчас зима. Он уже даже не дрожит от холода, не приговаривает: «Бу-бу-бу-бу!» – как это принято на морозе.
– Быстрее, быстрее же, – подталкиваю я его. – Скорее, едем домой. Тебе надо принять горячую ванну.
* * *
Горячий пар валил от бежавшей с тяжелым шумом воды из крана над ванной. Гарик должен был париться в горячей ванне не менее двадцати минут. Тогда холод ему уже не страшен. Горячий чай с медом и с лимоном, шерстяные носки, махровый халат, постель с двумя пуховыми одеялами. Теперь он был спасен, так же как я была спасена.
Я хотела было пойти в ванну, чтоб спустить воду и убрать там, но вдруг почувствовала такую изможденную усталость, что мне показалось, что я сейчас упаду. Я вдруг заметила, что все силы в моем организме как будто вытянуты шприцем. Я легла рядом с ним, как была – в одежде, на краешек постели. Я не то что бы засыпала на ходу, я проваливалась куда-то. Сквозь туман я видела: двое страшно зависимых друг от друга людей, любящих друг друга, лежат в постели, истощенные только что пережитым сильным потрясением, замученные, но спасенные от смертельной опасности – разлуки.
* * *
Вспоминая этот день позднее, я не раз приходила в ужас: ведь двустороннее воспаление легких – это верная смерть. Это не шутки. Ведь он легко мог схватить двустороннее воспаление легких! Как же ни я, ни он сам тогда не думали об этом, не побоялись так играть? Что удивительнее всего: Гарик потом даже не заболел обычной простудой, даже легкого насморка у него не было. Говорят, что во время сильного стресса, мобилизуются мощнейшие резервы организма. Неужели и впрямь может человек во время сильнейших внутренних потрясений долго-долго купаться в ледяном, в полном смысле этого слова, океане – и даже не простудиться?..
Глава тринадцатая
Январь – февраль 1989 г.
18 января 1989 г.
Олечка и Сашенька хотят мне что-то рассказать по секрету. Мы заперлись в спальне, по их просьбе. Гарик остался в зале смотреть телевизор. Оля и Саша хихикают.
– Сначала давай выключим свет, – говорит Оля по-английски.
– Да, да, – подтверждает Саша, тоже по-английски. – Я при свете тоже не могу.
Выключив свет и оставшись в полной темноте, мы втроем плюхаемся на широкую мягкую кровать.
– Ну, говорите. Что вы там хотите мне сообщить? – говорю я им по-русски.
Оля и Саша снова хихикают.
– Начинай ты первая, – говорит Саша Оле по-английски.
– Нет, лучше ты начинай.
– Нет, ты-ы…
– Хорошо, я, – говорит Оля. Всю дорогу они говорят по-английски.
Она залазит почему-то под простыню и, накрыв себя с головой, так, что не видно ее лица, начинает рассказывать.
– Мы хотим тебе рассказать… – они оба снова хихикают, – ну все, Алекс, не мешай, а то сейчас ты пойдешь первым. Мы хотим тебе рассказать… про нашу сексуальную жизнь…
– Про что? – чуть не давлюсь я собственной слюной. Все наши разговоры, как этот сегодня, так и в любые другие дни, проходят так: они мне на английском, я им на русском. Как я ни стараюсь, я не могу их заставить говорить по-русски.
– У меня есть бой-френд.
– У тебя, есть бой-френд?!
– Да. Его зовут Роберт. Я уже два года, как с ним сплю. Ты понимаешь?
– Так-так-так… кажется, понимаю…
– Рассказать тебе, как все произошло?
– Ну давай, если хочешь. – Я стараюсь говорить спокойно и сообразить, что вообще происходит.
– В общем, Саше я уже все рассказала. Это было давно. Мы с ним остались одни дома.
– Как? Разве баба Сима и деда Дима оставляют тебя одну дома?
– Вообще не оставляют, но в тот день, так получилось… Бабе Симе срочно нужно было уйти. Она решила оставить меня один раз одну, в порядке исключения. Наверно, это судьба: он случайно пришел как раз, когда она ушла.
– Да??? Так-так-так… И что же произошло? – я ошарашена, но виду не подаю.
– Он пришел узнать, что нам задали, но когда увидел, что дома никого нет, подошел ко мне сзади, пока я там рылась в своих тетрадках, и сдернул с меня трусы.
– О-о-олечка!!! Ты что сочиняешь? – не выдержала я.
– Охота была сочинять. В том-то и дело, что не сочиняю. Потом он залез мне под маечку и стал щупать мои бубиз.
– Что щупать?
– Бубиз, – Олечка показала на свою грудь.
– А! Бубиз! – сказала я, не подавая виду, что не знала, что грудь на сленге это «бубиз».
– Потом мы оба полностью разделись, и он меня трахнул. С тех пор я его любовница. Только ты, смотри, папе не говори, а то он убьет меня.
– Где же вы трахаетесь? – спрашиваю я.
– А когда как. Иногда в школьном туалете. Иногда у него дома. Иногда даже в школьном дворе. У нас есть презервативы. Я не беременею. Если вдруг я забеременею, я буду рожать. Папа и деда с бабой очень расстроятся. Поэтому я прошу его всегда надевать презерватив.
Я полностью шокирована Олиным рассказом: не могу понять, сочиняет она или все это правда. Я стараюсь не выказать никакого возмущения, дабы не спугнуть желание детей откровенничать со мной. И все-таки я в замешательстве.
– Саша, теперь твоя очередь, – говорит Оля.
– У меня тоже есть любовница, – говорит Саша, и мне почему-то становится легче на душе, я начинаю догадываться, что все-таки они все сочиняют.
– Давно? – спрашиваю я.
– Вот уже скоро год и четыре месяца.
Такая точность в дате: а что, если не сочиняет, а правда? Неужели я могла пропустить?
– Она пришла ко мне в гости. Мы зашли с ней в туалет. Ну, там я раздел ее. Сначала я долго сосал ее соски…
– Постой-ка, постой-ка, – не выдерживаю я, – уж мои мама и бабушка точно никогда не оставят тебя одного дома. Саша, ты сочиняешь!
– Нет, зачем бы я сочинял? Их не было дома. Так случайно получилось. Не было их. Ты мне не веришь? – в голосе Саши отчаянье, он вот-вот заплачет от обиды, что ему не верят.
– Почему же? Я верю. Неужели они оставили тебя одного? – притворяюсь я, поняв уже для себя, что он все сочиняет.
– Оставили, оставили… Короче, я пососал ей соски, потом полизал ее клитор, вонзил свой язык прямо в самую ее писю,
