Кайса-Мария вспомнила, что сегодня она еще ничего не ела. Утром второпях она не захватила с собой никакой еды. Кайса-Мария поднялась на лежанку. Отдохнув немного, она начала искать еду. Сперва спустилась в подвал. Подпол оказался низким, и его весной, наверно, заливало водой — картофель в нем не хранили. Значит, где-то на дворе должен быть погреб. Выйдя во двор, Кайса-Мария быстро нашла занесенный снегом погреб, разбросав снег, открыла его дверь. За первой дверью оказалась вторая, заложенная соломой. В погребе хранился картофель. Потом она заглянула в амбар. Там были всякие мережи, сети… Найдя вяленую рыбу, Кайса-Мария поспешила в избу.
Возле крыльца стояли чьи-то лыжи.
Кайса-Мария ошиблась: ее не забыли и не оставили. В избе сидел Микко Хоккинен, или Мийтрей, как его звали раньше. Он, конечно, пришел сюда не на разведку. Видимо, его послали за ней.
Увидев Мийтрея, Кайса-Мария сразу подумала о своей сумочке, забытой ею в избе. Слава богу, сумка лежала на прежнем месте, на лавке, где Кайса-Мария ее оставила.
Кайса-Мария схватила сумочку.
— Пошли, — сказал Мийтрей. — Надо торопиться.
— С тобой я никуда не пойду!
— Ты хочешь остаться?
— Это не твое дело.
— Мое.
— Убирайся. Я знаю сама, что мне делать.
На лице Мийтрея появилась дьявольская улыбка.
Кайса-Мария взяла из сумочки браунинг, взвела его.
— Уходи.
Мийтрей засмеялся. Кайсу-Марию охватило бешенство. Неужели он думает, что она не посмеет убить его? Она старалась взять себя в руки, быть хладнокровной. Но смех Мийтрея выводил ее из себя.
— Ты смеешься в последний раз, если не…
— Что «если не»?
— Вот что!
Кайса-Мария нажала на спусковой крючок.
Нет, это был не последний смех Мийтрея. Браунинг щелкнул, но выстрела не последовало. Осечка? Кайса-Мария снова взвела курок, и снова последовал лишь сухой щелчок… Мийтрей продолжал хохотать.
— Брось щелкать впустую. Я его разрядил.
И он направил на Кайсу-Марию, готовую броситься на него, дуло своего маузера.
— А в моей пушке есть патроны. И калибр побольше. Значит, вот что ты задумала? Тогда другое дело. Пошли.
Усилием воли Кайса-Мария заставила руки не дрожать. Она взяла свой саквояж и вышла.
— Значит, вот что ты задумала. Ясно. Я так и знал. Не туда… вот туда иди…
Он вел ее к лесу. Кайсе-Марии уже не надо было спрашивать, что задумал Мийтрей. Собрав все свои силы, она старалась казаться хладнокровной. Не доходя до леса, она остановилась лицом к Мийтрею. Пусть убивает здесь… Не все ли равно…
— Можешь помолиться в последний раз, — предложил Мийтрей.
— Не могу и не буду. Каяться не хочу, просить прощения тоже. Я могу только проклинать. Будьте вы прокляты… И ты, и все вы…
— Повернись спиной.
— Стреляй. Я не боюсь.
— Повернись.
Кайса-Мария повернулась. Не все ли равно…
Как всегда, Мийтрей выстрелил трижды. Потом он перевернул труп обезображенным лицом вверх, нашел в саквояже повязку сестры милосердия и привязал ее на руку убитой. Достал из рюкзака фотоаппарат и сделал несколько снимков убитой. Хорошие получатся снимки! Еще одно доказательство, как большевики зверски убивают сестер милосердия…
Кайса-Мария должна была умереть, потому что она знала слишком много. Она должна была молчать. И теперь она будет молчать. Из игры, в которую она вступила, не выходят по собственной воле. И если кто-то захочет выйти, то можно сделать так, будто этот человек никакого отношения к игре не имел.
Наступила пора, когда надо было заметать следы.
В ДОМЕ СТАРОГО ОНТИППЫ
— Спина чешется.
Васселей потерся спиной о косяк двери.
— С чего бы ей чесаться, — усмехнулся Кириля. — В бане недавно были. Еще недели не прошло.
От смолистых дров, наложенных в каменку, валил такой дым, что, даже сидя на полу, нечем было дышать. Приходилось пригибаться к полу, низко свесив голову между колен.
— Знаешь, я схожу домой, — решил Васселей. — Сегодня же суббота.
— Знаю, знаю, что у тебя чешется. — На губах Кирили мелькнула озорная усмешка. — Сказал бы прямо, по бабе соскучился.
— А то нет. Давненько я не был у нее.
— Что сказать начальству, если придет и спросит, где ты?
— Скажи, ушел в разведку. В деревне, мол, стреляли. Пошел поглядеть, что там.
— А этому что скажешь? — Кириля кивнул в сторону двери. Неподалеку от избушки в дозоре стоял Паавола. В последнее время в каждом отделении карел появились финны.
— Его это не касается, — ответил Васселей. Как бы там ни было, а старший дозора — он.
Васселей стал собираться в путь. В избушку заглянул Паавола.
— Ты скоро сменишь меня?
— Придет время — Кириля сменит. Я ухожу.
— Куда?
— Выполнять особое поручение главнокомандующего.
— Что за поручение?
— Спросишь потом у главнокомандующего. А сейчас иди на пост.
Паавола окинул Васселея недоверчивым взглядом и неохотно вернулся на свое место.
— Горазд же ты врать, — засмеялся Кириля. — Так, значит, это главнокомандующий приказал тебе навестить бабу?
— Ничего. От нашего имени, от имени карел, он делал дела похуже.
— Ну так иди, коли собрался. Как знать, может, в последний раз увидишь бабу.
— Ты брось такие речи.
Васселей взял винтовку и встал на лыжи.
До берега было метров двести, но сосняк, в котором они расположились, был такой густой, что озера не было видно даже днем. К счастью, из-за туч, обложивших небо, чуть пробивался лунный свет, и, пробираясь между деревьями, Васселей вскоре вышел к озеру, за которым на другом берегу виднелись огоньки деревни. На этом участке фронта пока было тихо, но Васселей знал, что за Тахкониеми, верстах в пятнадцати от деревни, стоят передовые силы красных. Сама деревня находилась на ничейной земле.
Части Красной Армии, в распоряжении которых теперь находился лыжный отряд Антикайнена, продвигались вдоль границы, уходя все дальше на север. Бои шли буквально за каждую деревушку. На северном направлении красные стремились выйти к государственной границе и соединиться с колонной, наступающей с юга. Пока они вели бои на подступах к Коккосалми. Территория, остававшаяся под властью мятежников, напоминала на карте лежащий на боку мешок, выходное отверстие которого все больше затягивается и сужается. В районе Тахкониеми пока было тихо. Красные не торопились, они не хотели выдавливать из мешка содержимое до тех пор, пока мешок не был завязан накрепко.
Командование белых скрывало от своих войск серьезность положения. Таккинен, заехавший сюда и торопливо осмотревший позиции, сказал, что все идет хорошо, лишь не надо верить пустой болтовне и поддаваться панике. Подкрепление из Финляндии будет. И уже начинает поступать. Отдали красным Киймасярви? Ничего страшного. С военной точки зрения село значения не имело, оставили его лишь временно. Наблюдая за Таккиненом, Васселей каким-то чутьем старого солдата понял, что их собираются куда-то перебросить. Куда? Конечно, в Коккосалми. Это тоже было ему ясно. Поэтому Васселей и решился сходить домой.
…Анни вскрикнула и прижалась лицом к груди мужа. Мать засуетилась, забегала. То к сыну метнется, то к иконе. «Чуяла я, что придешь, — причитала она. — Точно кто на ухо шепнул…» Онтиппа стоял рядом и кряхтел от волнения. Маленький Пекка дергал отца за полу тужурки. Когда наконец Васселей со всеми поздоровался, обнялся и взял на руки сына, мать начала распоряжаться:
— Ну-ка, старый, сходи погляди, скоро ли баня будет готова. Невестки, накрывайте на стол. Васселей, на ночь-то останешься?
— Нет, мама, на ночь я не могу остаться. А поедим после бани.
Васселей унес винтовку в горницу. Анни пошла следом и сразу же оказалась в объятиях мужа, да в таких крепких, что даже застонала. Они слышали, как отец вернулся из бани, как он ходил по избе, потом кашлянул и громко сказал: «Васселей, баня истопилась. Пойдем». Анни задержалась в горнице, а когда вышла в избу, то Васселей с отцом успели уже уйти в баню. Маленького Пекку они тоже взяли.
— Из-за моря мужик возвращается, а из земли сырой не поднимается, — с горечью вздохнула Иро.
— Не зря я сон опять видела, будто по воде иду, — говорила счастливая Анни. — Как воду вижу, так он и приходит. Хоть бы каждую ночь по воде брести.
Женщины накрывали на стол, когда с улицы донеслось осторожное поскрипывание лыж. Кто-то подошел к избе и остановился у двери. Анни бросилась кокну, но никого не увидела. Потом опять заскрипел снег. Анни схватила с гвоздя тужурку Васселея, его шапку и унесла в горницу. Маланиэ набросила на голову шаль и вышла на крыльцо.
— А-вой, родненький! — раздался ее голос — Пришел.
— Пришел, мама.
Голос был Рийко.
Войдя в избу, Рийко внимательно осмотрелся. Дома все было по-прежнему. Потом Рийко обнял мать, Иро и поздоровался за руку с Анни.
