Обнимаю ее крепко-крепко и у самой по щекам катятся слезы.
— Все хорошо. Все обязательно будет хорошо. Слышишь?
Я совсем не уверена в том, что так будет, но, поглаживая ее дрожащую спину, обещаю именно это.
* * *
Полночи ее успокаиваем. Еще полночи гипнотизируем потолок. Ни на какое прослушивание утром я не еду. Занятия мы с Ритой тоже решаем прогулять. Ну потому что как оставить Арсеньеву одну в том состоянии, в котором она сейчас находится?
Звоню ее брату, Леше, и он приезжает уже полчаса спустя. Долго разговаривает с Дашкой наедине, а потом они идут вместе в отделение, находящееся неподалеку от общежития.
Только вот возвращается Дарина оттуда в слезах. Стоит вон собирает вещи, и каждое механическое движение ее рук усиливает странную тревогу, поселившуюся в моей груди с того самого момента, как мы обнаружили ее за дверью. Избитую и запуганную.
— Приняли заявление?
— Сначала да, но потом вернули.
— Почему?
— Потому что отец у Каримова сам в погонах… — складывает свитер и отправляет его в сумку.
— И что? Управы на них не найти?
— Нам посоветовали не связываться, — печально усмехается.
В дверь стучат.
— Кто там?
— Курьер нах…
Открываю и высовываю нос наружу.
— Ого! — восторженно замираю.
Таких букетов я точно никогда не видела. Он просто огромный. Сколько тут ярко-красных роз — не сосчитать. И причем каждая как на подбор. Идеальная, с крупным, приоткрывшимся бутоном и длинной ножкой.
— Просили передать Дарине, — сообщает рыжий, лениво пожевывая жвачку. — Там внизу Фюрер лютует. Не пустила пацана наверх.
— Назад их верни, пожалуйста.
А вот и пожелание именинницы.
Спятила она, что ли?
— Я вам че гончая, туда-сюда букет таскать?
— Рит, дай парню денег. У меня в кошельке возьми.
Нет, блин, они реально это делают! Возвращают эти шикарные цветы! Преступление века.
— Ну ладно, — конопатый забирает у Риты двести рублей. — Щас верну.
Букет «уходит» вместе с ним. Закрываю дверь и смотрю на Бобылеву. Та в свою очередь растерянно пожимает плечом.
— Не, а чего не взять-то? Жалко ж ведь букет. Красивый.
— Так забрала бы себе, раз нравится.
— Мне чужого добра не надо. Это Лавринович выделывается? — уточняю, забираясь на подоконник.
Только он мог подарить ей такие розы. Потому что букеты Матвеева всегда выглядели иначе.
Передаю пламенный привет крашеным гвоздикам. Бррр…
Мой вопрос остается без ответа, однако уже в следующую секунду дверь, распахнувшись настежь, ударяется о стену, а в комнате появляется человек, которого я не ожидаю увидеть.
— В лом их взять, потому что от меня? М? Арсеньева?
— Они мне не нужны.
Даша по-прежнему стоит спиной ко входу.
Мне это снится? Букет от него?
Так больно внутри становится, ведь части пазла вдруг собираются воедино. Духи, знакомая шапка, лежащая на полке в прихожей. Его странные взгляды, направленные в ее сторону.
— Это просто цветы, — бросает их на кровать. — Ты куда-то уезжаешь?
Замечает чемодан и сумку.
Рита, как порядочная, выходит из комнаты, а я вот будто приросла к своему месту. Даже сдвинуться не могу.
— Даша.
— Уйди, пожалуйста.
Конечно он слышит, как надломленно звучит ее голос.
— Уйду. Что-то случилось?
Даша молчит.
— На меня посмотри, Арсеньева, — требует он настойчиво.
Шаг вперед.
Разворачивает ее к себе, и пауза, как острие бритвы разрезает этот момент на «до» и «после».
Ян разительно меняется в лице.
Становится белее мела.
Одна эмоция перетекает в другую.
Растерянность. Злость. Смятение. Гнев.
— Это, мать твою, что такое?
Его тон никак не вяжется с визуальной картинкой. Потому что прикосновение к лицу девчонки настолько бережное и осторожное, что невозможно смотреть.
Именно сейчас я остро ощущаю себя здесь лишней. Будто стою и в замочную скважину подглядываю.
— Уйди.
— Кто?
— Уйди!
— Вчера? — глухое отчаяние, вибрирующее в его голосе, отзывается болезненным спазмом под ребрами.
— Уйди. Пожалуйста, уйди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она сбрасывает с себя его руки, вымученно вздыхает и опускается на кровать.
— Даша…
Ян садится и упирается лбом в ее коленки. Его колотит от накатившей ярости.
— Скажи. Мне, — просит, тяжело и часто дыша. — Каримов?
— Скоро об этом вся академия узнает, если я не заберу документы…
— Что он сделал? — шумно тянет носом воздух.
— Я домой хочу, Ян, — произносит она тихо. — Второй раз… я это… не переживу.
Глава 52. Точка невозврата
Дарина
— Дамы и Господа, мы готовимся к взлету и просим вас: выключить все электронные приборы, убрать откидные столики, привести спинки кресел в вертикальное положение, открыть шторки, застегнуть ремни. Благодарим за внимание!
Самолет катится по взлетно-посадочной полосе аэропорта Шереметьево. Четыре часа спустя я буду в родном Новосибирске. Дома.
Отворачиваюсь к иллюминатору. Спокойно выдохнуть могу только теперь, оказавшись на борту боинга. Сейчас железная птица взлетит в небо и оставит позади Москву. Город, который я люблю и ненавижу единовременно.
Столица подарила мне вожделенные крылья, но вскоре обломала их и лишила навсегда. А еще безвозвратно изменила меня прежнюю. Внутри погас тлеющий огонек. Огонек надежды и веры. В добро, людей…
Поступая по совести, продолжая слушать сердце и доверять, что я получила взамен? Разочарование, горькое на вкус. И опустошение. Полное. Пугающе осязаемое.
Мир вовсе не такой, каким казался в детстве. Он холодный и неприветливый. Сплошные оттенки черного. Это мир, в котором унижают, предают и причиняют боль. Мир, в котором правда и закон — параллельные прямые. Мир, в котором, люди чрезвычайно жестоки по отношению друг к другу. Даже самые близкие.
У таких, как я, совершенно нет шансов на то, чтобы выжить. Рано или поздно стекла розовых очков разбиваются, и ты начинаешь видеть все в ином цвете. Ты вдруг понимаешь, что те принципы и установки, которые годами в тебя закладывали родители, не работают. Справедливость не торжествует. То хорошее, что ты пытаешься привнести в жизнь других, — не ценится. Дружба с легкостью может оказаться фальшивкой, а красивая любовь существует лишь на страницах женских романов. Только там слова «я люблю тебя» и «навсегда» имеют хоть какую-то ценность.
Знаете, никогда не считала себя особенной и сейчас не пытаюсь изображать невинную жертву обстоятельств, просто я всегда думала, что самое главное в человеке — это его душа. И за ее содержимое не должно быть стыдно.
В церковно-приходской школе с детства внушали, что она должна быть чистой, невзирая на происходящее вокруг. Нельзя впускать в нее злость, обиды, желчь и грязь. Нужно бороться. Каждый день, каждую минуту.
Выстояла ли я в борьбе за свою душу? Мне кажется, что нет. Потому что там, в темном переулке она медленно умирала. И я ничего не могла с этим поделать…
Мне было очень-очень холодно. Лицо пекло. На языке ощущался металлический привкус. Коленки жгло от ледяного снега, а в глазах стояли слезы.
Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Мне хотелось домой, к маме. Мне хотелось проснуться и с облегчением выдохнуть, но, увы, этот кошмар происходил наяву.
«Ну не ной, Арсеньева, ты же, как выяснилось, любишь раздеваться на камеру. Порадуй и нас маленьким представлением. Всего-то пара фоток, от тебя не убудет. Вперед».
Сама бы я ни за что не стала исполнять этот его приказ. Но мне услужливо «помогли».
Раздели догола.
Поморщившись, прислоняюсь лбом к стеклу и зажмуриваюсь. Взлетели, а я будто в бесконечную пропасть падаю и никак не разобьюсь.
«Да никто тебя не тронет, сопли подотри. В самом деле, мы ж не звери какие-нибудь».
Я даже нашла в себе силы рассмеяться в ответ на эту его фразу.
