— Нет причин так убиваться, мама. Я не беременна, — обернувшись, успокаиваю ее, уже стоя на лестничной клетке. — И даже если это когда-нибудь случится, поверь, вы будете последними, кто узнает. Прощай.
Сбегаю по ступенькам, толкаю тяжелую дверь подъезда на улицу. Задыхаясь, глотаю морозный воздух, потому что внутри все горит. Плавится.
Даже и не помню, как в метро оказалась. И как вернулась в Толмачево — тоже.
Сижу и смотрю на большую, нарядную елку, мерцающую разноцветными огоньками. Глаза сухи, лишь ладони немного дрожат. Белый шум в голове, зияющая дыра в груди.
Я так хотела домой, а оказалось, что его у меня и нет вовсе.
Ничего нет.
Никого нет.
Совсем никого…
* * *
Ночевать остаюсь в аэропорту. Просто потому что не знаю, что мне делать дальше и куда идти. Надо что-то решать, а я сейчас на это вообще не способна. Такая безысходность накрыла, что хоть вой. Да только слез не осталось.
Возвращаться в Москву не хочу. Оставаться в Новосибирске тоже. Здесь, конечно, есть родственники и знакомые, но, учитывая мой внешний вид, соваться к ним в гости — полнейшее безумие. Ведь случится страшное! Поползут слухи и домыслы, а этого так боится мама!
Кстати о ней. Она с ночи обрывает мой телефон, но я совершенно не настроена с ней разговаривать. Мой приезд был ошибкой, и вчерашняя встреча поставила окончательную точку в наших отношениях. Я больше не буду навязываться и стучаться в закрытые двери. Я устала бесконечно оправдываться и что-то доказывать. Мне надоело распинать себя за то, что я так и не сумела стать идеальной дочерью. Не сумела, да, сожгите меня за это на костре…
Разве не должны родители любить и принимать своих детей такими, какие они есть? Оказывать поддержку в трудной ситуации? Вставать стеной?
Разве не должен отчий дом быть самым безопасным местом на свете? Обителью тепла и света…
Разве не должна мать интуитивно чувствовать внутреннюю боль своего ребенка и его душевное состояние?
В общем-то у нас была обычная среднестатистическая семья. Со своими тараканами, конечно. Один только «режим» чего стоил. Строгие правила и четкие установки. Шаг вправо, шаг влево — расстрел, но все это «ради моего же блага».
Так мне раньше казалось. В это я раньше верила.
Честно говоря, одно могу сказать точно: мне всегда не хватало какой-то элементарной родительской ласки. Может поэтому сама я придаю чересчур много значения тактильным ощущениям, поцелуям, объятиям.
Помню, как на первых порах Яна озадачивало мое поведение. Я ведь могла запросто взять его за руку, когда мы шли по улице. Могла остановиться посреди нее же и вдруг обнять.
Прощаясь, у подъезда, прижаться к широкой груди и, зажмурившись, долго слушать, как бьется его сердце. Перебирать часами колечки темных завитушек, пока он лежал на моих коленях. Целовать: нежно и совсем не по-взрослому…
Для меня это было способом сказать: «ты мне нужен».
Я хотела, чтобы он чувствовал. Чувствовал, что его любят. Потому что была абсолютно уверена, в желании «быть нужным» мы с ним очень сильно похожи, ведь в наших с ним семьях с лаской было туго. Только вот все равно есть между нами разница: я, несмотря ни на что, научилась дарить тепло окружающим меня людям, а он, к сожалению, нет…
Что-то щелкает внутри, когда слышу, как объявляют о начале регистрации на рейс до Санкт-Петербурга. Гонимая чем-то необъяснимым, покупаю билет в кассе «Аэрофлота», и даже жаба не душит за кусачую цену. Благо, у меня всегда есть неприкосновенный запас.
Несусь к указанной стойке, встаю в длинную очередь, и дурная волна пьянящей свободы захлестывает с головой.
* * *
Питер, утопающий в снегу, невероятно красив. Поверить не могу, что рискнула сюда отправиться. Вот так спонтанно, да еще и одна.
С каким-то особым трепетом провожаю взглядом здания исторического центра, мелькающие за окошком. Мне спокойно и хорошо. Словно я пришла на встречу со своим старым другом. И он тоже рад меня видеть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Заселяюсь в гостиницу, номер которой удалось забронировать еще в Толмачево. Осматриваюсь. Разбираю вещи, принимаю душ и забираюсь в уютную постель. Глаза помимо воли слипаются, потому что там, в аэропорту, как впрочем и в самолете, толком поспать не удалось. Косточки ломит, голова болит, и мысли сбиваются в кучу.
Проваливаюсь в беспокойный сон и просыпаюсь лишь несколько часов спустя, когда тело и разум немного приходят в себя.
Включаю телефон и перезваниваю только одному человеку. Брату.
— Даша, ты где? Мать воет, ничего понять не могу.
— Со мной все в порядке.
— Ты в Новосибирске? — спрашивает встревоженно.
Молчу. Вот что я должна ему сказать?
— Нет.
— В Москву прилетела?
— Я в Питере.
Поднимаюсь с постели. Босыми ногами шлепаю по ковру и, распахнув шторы, смотрю в окно на улицу Восстания.
— Когда вернешься?
— Пока не знаю.
Не хочу даже думать об этом.
— Ты… будь, пожалуйста, осторожна. Поздно никуда не ходи.
— Ладно.
Сбрасывает вызов, а я еще какое-то время слушаю короткие гудки. До тех пор пока в области желудка не ощущаю острую боль. Вторые сутки ничего не ем, вот он и решил о себе напомнить.
Собираюсь долго и муторно. Сперва пытаюсь замаскировать лицо тональной основной и пудрой, но вариант «после» выходит в разы хуже чем «до». В итоге смываю неудачный макияж и обрабатываю пострадавшую кожу. Царапина от массивного кольца глубокая и длинная. Отек на скуле все еще не спал. Синяки расцвели пышным цветом, а на губе образовалась корочка. В общем, видок, конечно, тот еще. Девушка, сидящая за стойкой, провожает меня таким сочувствующим взглядом, что не по себе становится.
Невский Проспект, на котором я оказываюсь спустя десять минут, украшен праздничной иллюминацией. Витрины магазинов пестрят гирляндами и стильными елочками. Туристы греются традиционным питерским способом, а с неба крупными хлопьями срывается снег.
Петербург прекрасен в любое время года, но сегодня — это самая настоящая зимняя сказка, очутившись в которой, на какой-то момент забываешь о своих невзгодах. Просто становишься частью чего-то прекрасного. Просто прикипаешь к этому городу навсегда. В моем случае это было неизбежно. С этим городом меня связывает самая настоящая любовь с первого взгляда.
Останавливаюсь, чтобы послушать музыкантов. Затем бреду куда глаза глядят, и вскоре упираюсь носом прямо в «Дачники».
Естественно, я не могу пройти мимо. Тяну на себя дверь и отряхиваю пуховик от снега. С трудом отыскав свободное местечко, устраиваюсь поудобнее. Улыбаюсь, тихо подпевая советским хитам, и заказываю всего понемногу: картофельные дранники, компот, сырники и… солянку.
Сытая, обогревшаяся и довольная снова отправляюсь на улицу. Неспешным шагом прогулявшись до Эрмитажа и обратно, возвращаюсь в гостиницу. Не поздно, как и обещала Леше.
Не включая свет, забираюсь на подоконник и под бормотание плазмы, висящей на стене, несколько часов кряду с интересом наблюдаю за тем, что происходит снаружи. Гадаю, куда и к кому торопятся проходящие мимо люди. Почему ругаются мужчина и женщина в доме напротив. По какой причине заливисто и звонко смеется внизу молодежь…
В половину первого на телефон приходит сообщение.
ЯН:
Давно ль, гордясь своей победой, Ты говорил: она моя… Год не прошел — спроси и сведай, Что уцелело от нея? Куда ланит девались розы, Улыбка уст и блеск очей? Все опалили, выжгли слезы Горючей влагою своей. Ты помнишь ли, при вашей встрече, При первой встрече роковой, Ее волшебный взор, и речи, И смех младенчески живой? И что ж теперь? И где все это? И долговечен ли был сон? Увы, как северное лето, Был мимолетным гостем он! Судьбы ужасным приговором Твоя любовь для ней была, И незаслуженным позором На жизнь ее она легла![17]
