тебе и надеюсь, что еще есть шанс все исправить, потому что безумно хочу, чтобы в старости со мной рядом был тот же человек, что и в юности. Ты.
Мередит сделала глубокий вдох. Казалось, она говорила целую вечность, выплеснула все, что могла, и теперь дело за ним. Не слишком ли она его ранила? Не слишком ли долго молчала? Было слышно, как он садится на скрипучий старый диван и вздыхает.
– Пожалуйста, не молчи.
– Декабрь семьдесят четвертого года.
– Что?
– Я стоял в очереди в столовой. Кэри Довр ткнула меня локтем, я обернулся и увидел во дворе тебя. Ты тогда меня избегала, помнишь – после того Рождества? За два года даже ни разу на меня не взглянула. Я много раз хотел к тебе подойти, но пасовал. Ровно до того дня в декабре. Шел снег, а ты стояла там одна и дрожала от холода. Не успев толком подумать, я пошел к тебе. Кэри крикнула, что мое место займут, но мне было все равно. Когда ты посмотрела на меня, у меня захватило дух. Я боялся, что ты сбежишь, но ты не сдвинулась с места, и я спросил тебя: «Хочешь банановый сплит?» – Джефф рассмеялся. – Вот ведь дурак. На улице минус пять, а я предлагаю мороженое. Но ты согласилась.
– Я помню тот день, – тихо сказала она.
– У нас с тобой тысячи воспоминаний.
– Да уж.
– Я пытался тебя разлюбить, Мер. У меня ничего не вышло. Но я был уверен, что ты меня разлюбила.
– Я не разлюбила тебя. Я… запуталась. Может, начнем все сначала?
– Ну уж нет. Я не хочу начинать сначала. Мне куда больше нравится середина.
Мередит засмеялась. Она и сама не хотела бы возвращаться в молодость, полную сомнений и тревог о будущем. Но она хотела бы вновь ощутить себя молодой. И теперь начать жить иначе.
– Я буду чаще перед тобой раздеваться.
– А я буду чаще тебя смешить. Боже, Мер, я так по тебе скучал. Может, прямо сейчас приедешь домой? Я согрею тебе постель.
– Скоро, – сказала она и прижалась спиной к теплой от солнца скамейке.
Они еще с полчаса болтали обо всем на свете, как в старые времена. Джефф сообщил, что почти дописал роман, а Мередит кратко пересказала ему мамину биографию. Он слушал с ожидаемым изумлением, попутно вспоминая те случаи, которые прежде казались необъяснимыми, а теперь обретали смысл. Огромное количество еды, сказал он, и те странные фразы…
Они поговорили о дочках – обсудили, как у них дела с учебой и как будет здорово, когда летом вся семья соберется дома.
– Так ты разобралась, чего хочешь? – наконец сказал Джефф. – Кроме того, чтобы быть со мной?
– Я работаю над этим. Думаю, мне хотелось бы заняться сувенирной лавкой. Может, передам управление питомником Дэйзи. Или продам его. – Мередит удивилась своим словам. Она не помнила, чтобы когда-нибудь обдумывала подобные планы, но сейчас все звучало вполне логично. – А еще я хочу съездить в Россию. В Ленинград.
– Сейчас это Санкт-Петербург, но…
– Для меня он всегда останется Ленинградом. Хочу посмотреть на Летний сад, на Неву, на Фонтанку. Раз уж у нас с тобой толком не было медового месяца…
Он рассмеялся.
– Это точно Мередит Купер у телефона?
– Она самая. Так что, поедем?
Мередит ясно расслышала в его голосе смех и любовь, когда он сказал:
– Милая, дети от нас давно сбежали. Можем поехать куда захотим.
Глава 24
Джуно воплощает собой дух Аляски: он считается столицей штата, но не имеет дорожного сообщения с соседними городами. Добраться сюда можно только по воздуху или по воде. Этот городок с хаотичной застройкой зажат между громадинами заснеженных гор и гигантскими – размером с иной штат – ледяными глыбами, он крепко держится за прошлое, восходящее к первым поселенцам и коренным жителям.
Если бы они не приехали сюда с конкретной целью – и если бы не шел такой ливень, – то Нина наверняка потащила бы их на экскурсию по леднику Менденхолл. Вместо этого все трое стояли у дома престарелых Глейшер-Вью.
– Тебе страшно, мам? – спросила Мередит.
– Насколько я понимаю, сам профессор на встречу не соглашался.
– Так и есть, – ответила Нина. – Но я кого угодно смогу уговорить.
Мама улыбнулась:
– Да уж, в этом мы убедились.
– Так что, тебе страшно? – спросила Нина.
– Нет. Нужно было сделать это еще годы назад. Тогда бы я, может… Нет. Мне не страшно делиться своей историей с человеком, который собирает такие рассказы.
– Тогда бы ты что?
Мать повернулась к ним. Шерстяной капор отбрасывал тень на ее лицо.
– Я хочу, чтобы вы знали, как много для меня значит эта поездка.
– Ты как будто с нами прощаешься, – заметила Нина.
– Наверное, сегодня вы услышите о моих самых ужасных поступках.
– Все мы делаем ужасные вещи, мам, – сказала Мередит. – Зря ты переживаешь.
– Да ну? Думаешь, все мы? – Мама презрительно хмыкнула. – Такую чушь могут сказать разве что в телевизоре. Прежде чем мы войдем, я хочу кое-что вам сказать. Я люблю вас. – Ее голос дрогнул, стал резче, однако взгляд, напротив, смягчился. – Моя Ниночка… моя Мерушка.
И, прежде чем они успели проникнуться сладким и почти русским звучанием своих имен, мама решительно развернулась и направилась к дому престарелых.
В свои восемьдесят один она шла так быстро, что Нина еле ее догнала.
Мама подошла к стойке и улыбнулась администратору – круглолицей черноволосой женщине в красном свитере с вышивкой бисером.
– Наша фамилия Уитсон, – сказала Нина. – Я писала профессору Адамовичу, что мы сегодня к нему заглянем.
Женщина нахмурилась и стала листать календарь.
– Ах да. Его сын Макс подойдет к двенадцати и проводит вас. Хотите пока выпить кофе?
– Да, спасибо, – сказала Нина.
Женщина объяснила, куда идти, и они отправились в комнату ожидания, увешанную черно-белыми снимками с эпизодами из истории Джуно.
Нина села перед панорамным окном в неожиданно удобное кресло. Отсюда открывался вид на лес за пеленой дождя.
Минута шла за минутой. Появлялись и уходили какие-то люди – кто на своих двоих, а кто в инвалидной коляске, – и комната то заполнялась голосами, то снова стихала.
– Интересно, как здесь выглядят белые ночи, – тихо сказала мать, глядя в окно.
– Чем дальше на север, тем красивее, – ответила Нина. – По крайней мере, я так читала. Но если повезет, то здесь можно застать даже северное сияние.
– Северное сияние, – повторила мать, откидываясь в кресле. – Иногда ночью папа водил меня на прогулку, пока дома все спали. Шепотом будил меня, говорил: «Верочка,
