одних и огорчая других, а потом с легкостью меняя их местами. И аульчане продолжают все так же пользоваться ее дарами, радуясь и огорчаясь… и ни на минуту не отвергая эту самую жизнь. И лишь один Алхаст… молодой, здоровый, окруженный многочисленной родней… лишь он один зарылся в четырех стенах, как какой-то там упырь… Избегает всякого общества, ищет одиночества, словно отвергнутый воздыхатель…
Алхаст улыбнулся. Имран оставался все тем же энергичным и жизнерадостным, каким он его всегда знал.
– Что ты скалишься! Разве я не прав? – улыбка Алхаста еще сильнее распалила Имрана. – Слушай, ты! Тебе же только двадцать пять лет! Ты же не старик какой-нибудь! Что же это такое, в конце концов? Оскопили тебя в этом твоем городе, что ли… Сосед наш Эзар-Али, разменявший шестой десяток лет и не менее дюжины жен, да четырежды уже совершеннолетний Абу-Супьян, осчастлививший местом на своем ложе более десятка молодух, и те помоложе тебя! Как ты можешь сидеть дома, когда к роднику слетаются самые прелестные создания на земле, своим воркованием завлекая туда всех, в ком теплится хоть какая-то жизнь?! Вставай, говорю тебе, чурбан ты трухлявый! Пройдись бритвой по этим зарослям на щеках, надень что-нибудь этакое и стань рядом со мной, я покажу тебе жизнь!.. Да, надень лучше белое, этот цвет очаровывает девушек…
– Ты, конечно же, прав, друг мой, – все так же улыбался Алхаст.
Естественно, ему приятно было видеть и чувствовать заботу Имрана. Это был настоящий друг, преданный, верный и бескорыстный. Именно таким в его понимании и должен быть друг… Если друг не таков, как Имран, зачем вообще он нужен?.. Имран мог и не сознавать этого, но он наполнял жизнь Алхаста каким-то… моральным изобилием. Иначе и не сказать!
А энергичным и жизнерадостным Имран был всегда. Друзьям не исполнилось еще полных пятнадцати лет, когда они стали завсегдатаями вечеринок и свадеб не только в своем ауле, но и во всей округе. С тех пор Имран каждую весну и лето проводил в подготовке к женитьбе, твердо уверенный, что «эта осень точно положит конец» его холостяцкой жизни. Он искренне удивлялся, если вдруг узнавал, что в голове у кого-то из его сверстников находится место чему-то еще, кроме мыслей о девушках. А ведь и женился. Раньше всех своих сверстников в ауле, хотя и не в пятнадцать лет… Имрана огорчало и злило, что друг его упорно избегал темы женитьбы. Он действительно не понимал его. Это же был Алхаст! Тот самый Алхаст, который изощренными любовными речами мог вскружить голову самой горделивой, самой капризной, самой избалованной девушке! Многие его сверстники помнили, как он добился любви высокомерной городской красавицы, оказавшейся однажды на вечеринке в их ауле. Весь вечер она надменно отвергала всякие ухаживания, словно пришла сюда по чьему-то принуждению. И вот Алхаст попросил у тамады слова, испросил у девушки дозволения обратиться к ней и, получив таковое, сказал просто и прямо: «Ты прекрасна. У тебя милые черты и, должно быть, столь же сладостные мечты. Знаю, пока в этих мечтах нет никого, кроме тебя самой. У меня тоже есть свои мечты, и в них пока тоже нет никого, кроме меня самого… Как мы похожи!.. Я хочу мечтать вместе с тобой. Поселить тебя в свою мечту и войти в мечту твою… Кто знает, осуществятся наши мечты или нет? И куда они нас приведут? Но… что мы есть без мечты?.. Представь, ты – хозяйка моей мечты! И я… нет, не хозяин твоей мечты… просто путник, идущий к твоему сердцу. Пилигрим, совершающий паломничество к этому храму чистоты и наслаждения… Подумай, разве не такой должна быть самая чудесная сказка?.. – Алхаст вдруг замолчал и, когда уже стало казаться, что пауза слишком затягивается, мягко попросил: – Пожалуйста, влюбись в меня…» И ведь влюбилась, и ведь поселила Алхаста в свою мечту!..
– И все-таки, Имран, не будем спешить. Подождем немного, осмотримся, подумаем. Найдем мы невесту, успеешь еще станцевать на моей свадьбе.
– Слушай, а ты изменился. Ты не тот Алхаст, который когда-то часы напролет выстаивал с Сатой у родника…
Имран запнулся на полуслове, заметив, как в утомленных глазах Алхаста блеснули две еле уловимые искорки, словно кто-то чиркнул по ним огнивом. Однако блеск этот, на короткое мгновение вдохнувший жизнь в эти глаза, тут же погас, будто перед ними закрыли плотные створки.
– Часы напролет… У родника с Сатой…– голова Алхаста медленно опустилась. – Сата… Это были другие времена, Имран. Они, эти времена, ушли безвозвратно… Эх, как же далеко они ушли, Имран! Мне иногда кажется, что с тех пор прошло целое столетие… Да, это было прекрасное время…
– Ну, ты скажешь. Столетие… Это было совсем недавно, буквально вчера. Столетие!.. Всего три-четыре года, не больше… Да ты тут и считать-то разучился! Если думаешь, что я так просто оставлю тебя киснуть здесь, ты глубоко ошибаешься, друг мой… Ты давай, оживай побыстрей, мне уже и девушки прохода не дают, всё спрашивают и спрашивают о тебе.
– Тебя это удивляет? – подмигнул Алхаст другу. – Я же не женатик какой, как некоторые!..
– Шути-шути, шутник ты наш. А я ведь правду говорю. Спрашивают. Еще как спрашивают… Помнишь Сарат? Эту молнию в юбке!
– Ты имеешь в виду дочку вдовы Мизан?
– Да-да, ее самую. Почему твой друг не появляется у родника? Почему его нет ни на одной вечеринке? Почему да почему… Да она проходу мне не дает этими своими почему. Видно, запал ты ей в душу крепко!
Алхаст вспомнил о разговоре, невольно подслушанном им в лесу.
«А не обо мне ли там шла речь? – промелькнуло в его голове. – Ведь называлось же имя Сарат… Нет, не может быть… А почему, собственно, не может? Еще как может! Нынче, кажется, все может быть… Что ж, посмотрим… Осмотрительность в любом случае не помешает… Ну и дела творятся в нашем «тихом и неприметном» ауле…»
– Ты, я вижу, все такой же неугомонный, – Алхаст слегка похлопал друга по плечу. – Может я и состарился, как ты говоришь, зато ты у нас никак не повзрослеешь.
– Успеется еще. Даст Бог, и повзрослеем, и состаримся. Спешить-то зачем?.. А на счет Сарат подумай, я ведь не шучу. Ух, какая деваха!
– Брось, Имран, какая Сарат. Да она и помнить меня не может.
– А сам-то ты ее помнишь? – с какой-то хитринкой в голосе спросил Имран.
– Да не жалуюсь пока на память. Только я помню ее десятилетней сопливой девчонкой, передравшейся со всеми мальчишками, и которую те обходили за версту.
– Это
