мальчишку, Алхаст нагрел воду, пошел в сарай и совершил омовение.
Вернувшись обратно, снова взял четки и сел под навесом. Вскоре четки начали свой круговой бег между его пальцами.
И голод, и жажда, и усталость, которые так наседали все эти дни, куда-то отступили. На душе Алхаста было спокойно, в мыслях царила ясность. Легко удавалось сосредоточить внимание на молитвенных формулах, которые он беспрерывно повторял. Такую удивительную легкость в теле, душе и мыслях он ощущал впервые. Алхаст наслаждался новизной посетивших его ощущений…
Наступила полночь.
Алхаст разогрел кашу из кукурузной муки, положил немного в тарелку и приправил принесенным Лёмой топленым маслом. Вознеся хвалу и благодарение Богу, он отпил ровно три глотка холодной воды, положил на кончик языка щепотку крупнозернистой соли, подождал немного и только потом приступил к трапезе.
Каша была изумительно хороша. Ее вкус разливался по телу Алхаста легкой истомой. Бешено заработали отдыхавшие три дня жернова желудка, и тело его покрылось обильным потом. Приятно кружилась голова…
Съев ровно половину содержимого тарелки, Алхаст отставил ее в сторону, снова вознес хвалу Всевышнему и встал из-за стола.
Убрав со стола посуду, вышел во двор. Прогулялся по саду, помогая организму усвоить пищу, посидел на скамейке у калитки… Долго смотрел на звездное небо, думая о чем-то своем…
Вернулся в дом, включил свет и взял в руки тептар отца.
«Я вернулся, Аба, – вслух произнес он. – Хочу, Аба, хочу понять тебя, хочу вникнуть в смысл твоего тептара… Может быть, не смог подготовиться так, как ты того хотел, может быть, слишком еще слаб и глуп. Но я сделаю все, на что хватит моих сил… Знаю, что будет трудно. Знаю, что есть на этом пути и опасности. Ну и что? Разве есть на земле человек, которого жизнь не испытывала на прочность?! Я не собираюсь бегать от трудностей и страданий… Есть у меня и еще кое-что – верю, убежден, что Сам Всемогущий Бог будет помогать мне. У меня есть свои, проверенные приметы. Понятные только мне знаки, которые проявляются в вещих снах, а иногда в ненамеренном своеволии ног моих и рук… Но, если на этом пути я неосознанно совершу какую-нибудь ошибку, если у меня не получится оправдать твои надежды, заранее прошу тебя простить меня…»
Алхаст раскрыл тептар.
«Во имя и с именем Всемогущего и Милосердного Бога!
Если ты готов, добро пожаловать! И да будет свободным твой приход!..
Гани взял меня за руку, подвел к пограничной черте.
– Иди, Юсупан Абу, проделай путь. Картину увиденного отложи в кладовую памяти, услышанное запиши. Дойди до сути познанного… И после этого вернись. Вернись, если разум твой созрел.
Гани слегка ударил меня слабым кулаком в грудь, прямо над сердцем. Потом так же легко ударил раскрытой ладонью по спине, прямо над лопатками.
Первое его прикосновение – кулаком – оберегало мою душу, второе его прикосновение – ладонью – защищало мое тело. Облаченный в эти доспехи, я переступил через черту-границу…
Я проделал путь от западного окна до окна восточного, сохраняя бодрость тела и ясность разума. Были на моем пути и дремучие леса, ставшие пристанищем жестоких зверей. Проходил по раскаленным пескам, расталкивая посохом ядовитых змей и пауков. Переплывал и великие моря – свидетельства Единства и Всемогущества Бога, различая многообразие оттенков воды, ее вкуса, наблюдая в них борьбу тепла и холода. Летел и по воздуху, находя в небесной бескрайности многое из того, что видел на земле. И наконец, спустился в глубины земли. И только там, в этих глубинах, нашел корень жизни.
Я узнал, что всё без исключения, абсолютно всё – малое и большое, влажное и сухое, мягкое и твердое – подчинено единому содержанию, единой мысли, единому закону. И открылось мне, что над человеком тоже властвует это единство содержания-мысли-закона.
После этого посмотрел я на себя и попытался понять свою сущность.
Я увидел в своем теле и в душе своей хищника рядом с травоядным, голубя рядом с соколом, насекомое рядом с ползучими гадами. Высота во мне соседствовала с глубиной, широта – с узостью, простор – с теснотой. Были и свет с мраком, и красота с уродством.
Все эти противоположности существовали в единстве, в смешанном единстве; и находились во вражде, в вечной вражде, не предполагающей согласия. Хищник преследовал травоядного, сокол нападал на голубя, гады ползучие выстреливали липкие языки свои в насекомых. Глубина тянула вниз высоту, узость сжимала ширину. Мрак старался поглотить свет, уродство пыталось осквернить красоту…
Это было непрерывное стремление к обновляющейся вечности…
Переступая черту-границу обратно, я вернулся домой.
Гани стоял все там же, будто никогда и не сходил с этого места.
– Расскажи мне, юноша, что видел ты? – не спросил, а жестко прикрикнул на меня Гани.
Я ответствовал:
– Видел мир животных, видел мир растений. Видел природу, победившую границы числа и многообразия. Видел ветер, переходящий в ураган; и видел огонь без дров и угля, то сам обнимающий этот ветер, то дозволяющий ветру обнимать себя. Видел, как огонь испарял воду; и видел, как вода одолевала огонь.
– Было ли тебе жарко, было ли холодно?
– Было мне и жарко, было и холодно…
– Как ты находил прохладу при жаре, как находил тепло при холоде?
– При жаре находил прохладу в своем дыхании, при холоде тоже согревался своим дыханием. Прохлада и тепло моего собственного тела спасли меня и от жары, и от холода.
– И каков же твой вывод?
– Я понял, что в нас самих есть тепло, что есть в нас самих и прохлада.
Гани кивнул.
– Ты понял суть. Я доволен.
Гани снова спросил:
– Познал ли ты голод, познал ли жажду?
– Познал я и голод, познал и жажду…
– Нашел ли ты пищу, чтобы насытить голод; нашел ли воду, чтобы утолить жажду?
– При голоде и при жажде – я читал молитвы. И тогда запасы плоти моей стали мне пищей, а бьющий из-под языка ключ стал источником влаги.
– И каков же твой вывод?
– Я понял, что Всевышний не оставит без пропитания ни одно из своих созданий и что пропитание это мы не в состоянии добыть до определенного Им часа. Я понял, что истинное слово – сладчайший из плодов и вкуснейшее из питья и что сладость сего плода и вкус этого питья заложены в самом человеке.
Гани кивнул.
– Ты понял суть. Я доволен.
– Уставал ли ты в пути, истощен ли? – спросил Гани.
– Нет,
