– Пожалуй, вы правы, – согласился я, тоже чувствуя, что еще бокал, и назавтра все впечатление от сегодняшнего праздника будет для меня безнадежно испорчено. С крепкими напитками шутить не стоит, особенно с устатку и накануне важного рейса. И пускай он обещал быть спокойным и смехотворно коротким – вряд ли разгрузочный пункт располагался вне пределов Гексатурма, – все это время на нас будут глядеть наши вероятные будущие наниматели и покровители. И раз уж мы задались целью произвести на них хорошее впечатление, я не имел права встречать их с опухшей похмельной рожей и вертеть перед ними штурвал трясущимися с перепоя руками.
Бочонок портвейна был не только нашей премией за добросовестно выполненную работу. Вторая цель, какую преследовал Кэрью, вручив нам свой дар, – выяснить, насколько строги порядки на борту моего бронеката.
Я понял это, когда на следующее утро супремо-селадор ступил к нам на палубу с явным намерением застать нас врасплох после вчерашней пьянки. Для помешанных на дисциплине табуитов являлось нормой устроить проверку кому угодно, даже тем, кому они доверяли. И обнаружь сейчас комендант у нас бардак, какой мог бы здесь быть, не закупорь мы вчера вовремя недопитую бочку, это вряд ли способствовало бы развитию наших деловых отношений с Гексатурмом.
Но не тут-то было! Нам не сообщили, на какой час назначена разгрузка «Гольфстрима». Поэтому мы проснулись согласно нашему рейсовому распорядку – перед восходом – и, позавтракав, принялись привычно готовиться к выезду. И когда с первыми лучами солнца нас почтил визитом супремо-селадор, он мог упрекнуть меня лишь в одном: в том, что, опуская перед ним грохочущий трап, мы перебудили в близлежащих казармах монахов, привыкших подниматься в такую рань лишь по тревоге.
– У меня есть для вас хорошие новости, шкипер Проныра, – известил меня Кэрью после того, как осмотрел палубу, но так и не нашел, к чему бы придраться. – Капитул согласился на ваше предложение. Восемь голосов за и лишь три – против. Это неплохой результат.
– А что сказал гранд-селадор? – полюбопытствовал я, зная со слов Убби, что глава ордена может накладывать вето на решения капитула и аннулировать итоги любого голосования.
– Гранд-селадор Тамбурини обеспокоен странным поведением вактов, – ответил комендант, – и не возражает насчет того, чтобы укрепить нашу обороноспособность вольнонаемным истребителем. Для начала – на три месяца, в течение которых, мы полагаем, ситуация с псами Вседержителей окончательно прояснится. Ну а дальше будет видно, продлять нам с вами контракт или же к тому моменту надобность в ваших услугах отпадет.
– Премного благодарен. Я и мой экипаж перед вами в неоплатном долгу, – раскланялся я. Три месяца были, конечно, не тем сроком, на какой я планировал здесь задержаться, но пока сойдет и такой. Будем считать его нашим испытанием на благонадежность – условие, без которого заслужить к себе доверие хозяев Гибралтара являлось невозможно.
– Что же касательно контейнеров, – продолжал Кэрью, – то я затем сюда и прибыл, чтобы решить этот вопрос. Тамбурини поручил мне лично сопроводить вас к разгрузочной площадке, где он тоже будет присутствовать. Так что, уверен, вам удастся с ним пообщаться. Я уже распорядился послать за господином Сандаваргом, поскольку было бы несправедливо лишать его возможности встретиться с гранд-селадором, о чем наш друг-северянин не раз меня просил.
Убби не заставил себя ждать и примчался на «Гольфстрим», не успел я подняться на мостик. Арсенал наемника хранился у нас, так что ему не приходилось расхаживать по крепости в компании своих грозных, но совершенно не предназначенных для мирных прогулок братьев. Которые еще вчера были поставлены в оружейную пирамиду, и сегодня для них работы также явно не намечалось.
Сюрпризы начались сразу, как только мы подняли трап и тронулись в путь. Вместо того чтобы указать мне маршрут в хозяйственную зону крепости, Кэрью велел нам двигаться прямиком к ее восточным воротам. Это моментально заинтриговало всех нас, включая Убби. Он также понятия не имел, где в Гексатурме расположен пункт приема важных грузов, хотя, в отличие от меня и остальных, гостил здесь не впервые. Лишь я и Гуго находились сейчас на своих постах. Все прочие собрались в шкиперской рубке, которая стараниями Вика Синклера стала вдвое просторнее и комфортнее прежней. И потому, когда супремо-селадор указал нам курс, эту неожиданную новость услышали, все кроме механика. Ему предстояло узнать об этом позже, через коммуникатор и уже от меня.
Восточная – тыловая – стена Гексатурма (северную и южную стены в нем заменяли крутые склоны Гибралтарской горловины) выглядела не менее любопытно, чем фасадная западная. В сравнении с последней она была гораздо ниже, и вместо устрашающих монументальных башен табуиты усилили ее обычными выступами и карнизами для стрелков. Мой отец рассказывал, что эта стена – самое древнее сооружение в крепости, существовавшее еще до ее постройки. Оно возникло в эпоху Чистого Пламени и изначально представляло собой вовсе не стену и вообще никакое не ограждение, а… железнодорожный тоннель!
Проложенный под водами Гибралтара, что в древности считался главнейшими Средиземноморскими воротами, тоннель этот соединял собой Европу и Африку. И изначально пересекал самую глубокую – срединную – часть пролива не по дну, а по бетонным опорам. Однако после высыхания океана они не удержали на себе вес огромного сооружения и обрушились, уронив его центральный фрагмент во впадину, над которой он прежде располагался. Тоннельная труба при этом непременно развалилась бы на части, если бы на момент ее обрушения в той впадине еще не плескалась вода. Это позволило вырванному из магистрали участку упасть достаточно плавно, с незначительными повреждениями. И в итоге он улегся на дно так, что, когда океан окончательно отступил, растрескавшаяся многокилометровая труба перегораживала новообразованный Гибралтарский перевал, изгибаясь сообразно его поперечному рельефу. Почти как та легендарная циклопическая стена, которую древние легенды называют Великой Китайской. И которая, согласно им же, до сих пор находится где-то на востоке Великого Восточного плато.
Не окажись здесь этого искусственного барьера, Гексатурм мог бы и вовсе никогда не возникнуть. Все, что сделали в свое время основатели цитадели и ордена Табуитов, это отгрохали западнее еще одну, параллельную и более неприступную преграду. После чего закрепились между стенами на вершине Гибралтарского перевала и одновременно – в горловине между нависающими с севера Европейским и с юга Африканским плато. И если проникнуть за фасад крепости мог в принципе любой не враждующий с Гексатурмом человек, то выйти на ее «задний двор», коим по сути являлась вся Червоточина, давался шанс лишь избранным. Даже закадычный друг табуитов Сандаварг, и тот, как оказалось, никогда прежде не удостаивался столь высокой чести.
Видать, и впрямь в Средиземноморской котловине сосредоточены несметные сокровища, которыми монахи не намерены делиться ни с кем и ни за какие деньги. Удастся ли нам хоть одним глазком взглянуть на эти богатства? Или тот факт, что «Гольфстриму» дали добро на проезд в Червоточину, еще не дает нам такого права?.. Впрочем, к чему гадать? Все это так или иначе выяснится уже в ближайшие часы.
Открывшийся нам за восточными воротами вид поверг меня в разочарование. Это была все та же выжженная солнцем хамада, ничем не отличающаяся от хамады за западной стеной Гексатурма. Конечно, с моей стороны было по-детски наивно жаждать узреть здесь что-то экстраординарное. Но все-таки, когда тебе вдруг дозволяют приобщиться к чему-то загадочному, хочется, чтобы оно хотя бы чуть-чуть соответствовало возложенным на него надеждам…
А, да ладно, нашел о чем сокрушаться! Еще вчера, удирая от Кавалькады, я радовался любому пейзажу за бортом, лишь бы он был совершенно безлюден. А сегодня ишь ты – расслабился, откушал превосходного вина и сразу начал привередничать! На экзотику его, гляньте-ка, потянуло! Забыл, что ли, кто ты теперь такой и сколько у тебя осталось в этом мире свободы? Давай, крути штурвал и не брюзжи, а довольствуйся тем, что видишь. Или, вернее, тем, что тебе разрешено видеть. В этой закрытой части Атлантики мы были лишены права самостоятельно выбирать маршрут и двигались только туда, куда указывал перст супремо-селадора Кэрью.
А указывал он в основном на северо-восток, веля нам ехать вдоль склона Европейского плато по известным коменданту ориентирам. Восточная стена, опознать в которой фрагмент бывшего глубоководного тоннеля ныне являлось невозможно, через час пропала за горизонтом, растворившись в утренней дымке. Лишь торчащие из нее верхушки стометровых башен напоминали о том месте, которое мы недавно покинули. И куда, доделав работу по контракту покойного Макферсона, вскоре вернемся.
