Рядовой Габаник имел тысячу соблазнов вызваться, поскольку был родом из Словакии и не мог часто ездить домой, но кулак Вата в последний момент сбил его поднимающуюся руку.
— Дурень, — зарычал он, — Это всё равно, что ты признаешься, что это ты написал, и вместо отпуска потопаешь прямиком на губу!
Старший лейтенант ещё несколько раз апеллировал к чувствам и разуму своего подразделения, но безуспешно.
— Что мне делать? — обратился он к Тронику, — Этих парней уже никто не уломает, а из гарнизона меня будут доставать как минимум три раз в день.
Замполит пожал плечами.
— Откровенно говоря, — произнёс он, — я рад, что на этой трубе не написали что‑нибудь похуже. Что, если бы там появилась надпись, порочащая социализм, или призывающая к вооружённому мятежу?
— Успокойся, — пробубнил Перница, — и этого вполне достаточно.
Этого и впрямь, было достаточно. Через пару позвонил минут какой‑то майор из гарнизона и сказал, что надпись на трубе до сих пор деморализует военнослужащих боевых частей, и долго ли ему ещё ждать её устранения? Старший лейтенант ответил, что вопреки всем трудностям он надеется на успешное проведение мероприятия, которое он только что объявил. Майор сказал, что это было бы очень вовремя и повесил трубку.
— Если смотреть на вещи шире, — отозвался лейтенант Троник, — вовсе не обязательно, что этот»скоро дембель»написали военнослужащие нашей части. Вместе с ними на стройке работают гражданские, а некоторые плотники — очень молодые ребята, которым ничего не стоит подстроить какую‑нибудь провокацию.
— Чёрт, это мысль, — обрадовался Перница, — Я хоть сам в это особо не верю, выходка как раз в стиле наших хулиганов, но надо доложить наверх. Пепик, да у тебя ведь светлая голова!
При новом напоминании из гарнизона он попытался выдвинуть эту гипотезу.
— Я провёл необходимые мероприятия к выявлению злоумышленника, — сказал он, — По их результатам и на основе перекрёстных допросов я пришёл к выводу, что виновником не мог быть кто‑то из моего подразделения, поскольку лазанье по трубам находится за пределами технических возможностей моих подчинённых. Мы подозреваем гражданских лиц, в первую очередь плотников.
— Засуньте себе перекрёстные допросы и гражданских лиц знаете куда! — орал на другом конце провода полковник, — Устраните надпись, как вам было приказано!
— Твою мать! — швырнул трубку старший лейтенант, — Нельзя же от меня ждать, что я сам полезу на трубу. А послать на верную смерть кого‑то из личного состава, это вам тоже не шуточки. Мне тогда пришьют прокуратуру, а это мне совсем ни чему.
Раздосадованный, он отправился на стройку, рассчитывая найти среди гражданских, хотя бы за деньги, кого‑нибудь, кто отмыл бы трубу. Но неудачно. Гражданские лишь ухмылялись, утверждали, что им эта надпись вполне нравится, и что они не собираются из такой ерунды свернуть себе шею.
— Так не пойдёт, — обратился Перница к мастеру Палату, на чьём участке произошло событие, — вы отвечаете за этот участок, так постарайтесь, чтобы надпись исчезла.
— Это что‑то новенькое! — взорвался маленький, шустрый мастер, — Моя задача — строить дома, а не отчищать какие‑то надписи. План мы в этом месяце выполнили на 112,4%, и эта труба, которую кто‑то попачкал, там, собственно, построена сверх плана.
— Ну вот видите, — проворчал Перница, — Если бы вы так не спешили, могли бы обойтись и без залётов.
— Вы ведь не хотите меня попрекнуть, что я перевыполняю план? — разозлился мастер, — В конце концов, премию получаю не только я, но и вы, хотя, убей Бог, не понимаю, что её вам, собственно, платят.
— Тут дело не в премии, — объяснил старший лейтенант, — а в надписи, которая всем офицерам в Таборе, как пятно в глазу. Надо её сжить со света, а вы, как сознательный товарищ, должны были бы мне помочь.
— Я хоть и сознательный товарищ, — допустил мастер, — но всё же не настолько тупой, чтобы на такое повестись. Я отправлю парня отмывать трубу, он свалится, разобьётся, а я за это буду отвечать. Не говоря уже о том, что отмывание труб у меня не значится в плане, и я не знаю, как оно должно оплачиваться.
— Чего с вами говорить, — махнул рукой Перница и, расстроенный, покинул стройку. Немного поразмыслив, он отправился прямо в командование гарнизона.«Я не позволю себя нагибать по пять раз на дню», — говорил он сам себе, — «Лучше всё решу прямо сейчас. Надо скинуть с себя эту трубу, и пойти ещё разок спокойно и тщательно нажраться».
В гарнизоне сидел полковник Пелынек.
— Ну так что? — рявкнул он, едва Перница вошёл, — Надпись устранена? Товарищ генерал уже третий раз обратил на неё внимание.
— Пока нет, — сказал старший лейтенант, — и я не знаю, каким образом её можно смыть. Среди моих бойцов нет таких ловких, чтобы забраться на эту трубу.
Тут он развёл свою теорию о злонамеренных гражданских, и ждал, что будет. Не было ничего. Полковник размышлял и покачивал головой.
— Вот смотрите, товарищ старший лейтенант, — сказал он наконец, — я пока не знаю, что это с вашей стороны — неспособность, нежелание или саботаж. В любой случае это неслыханный позор, и мы не будет терпеть эту надпись ни часом дольше. Я договорюсь, чтобы её смыли солдаты из боевой части. Можете идти, товарищ лейтенант.
Довольный Перница ушёл, а полковник Пелынек начал действовать, как настоящий военный. Он позвонил в школу сержантов и запросил команду способных солдат–спортсменов, с опытным инструктором во главе. Потом он лично вместе с ними отправился на стройку с прозвищем Небрежка, чтобы там ликвидировать провокационную надпись»СКОРО ДЕМБЕЛЬ». Но и ему это сделать не удалось. Солдаты, которым выполнить стойку на брусьях было, как раз плюнуть, жаловались на головокружение и один за другим отказывались карабкаться на трубу. Даже их инструктор в звании старшего сержанта не отважился. Издали на их неравный бой глядел автор надписи, рядовой Габанек, ехидно усмехаясь.
Полковник Пелынек ехидно плюнул, заявил, что его удивляет физическая форма будущих сержантов, и, разозлённый, вернулся обратно к себе в кабинет. Потом он долго звонил по всевозможным направлениям, и, как оказалось, отнюдь не безрезультатно.
На следующий день в Табор прибыл боец аж из Йиндржихова Градца. В гражданской жизни он работал канатоходцем, и не удивительно, что с надписью он легко расправился.
И опять настала годовщина Великой Октябрьской Революции. По этому случаю таборские магазины были торжественно украшены, а декораторы витрин кипели идеями. Ленин подмигивал прохожим из салата, Сталин хмурился среди гирлянд сосисок, Готвальд курил свою любимую трубку, опираясь о свиную голову, в то время как Запотоцкий[54] возглавлял сырки и йогурты. Нашлось место и остальным столпам марксизма–ленинизма, и на каждом шагу ощущался приближающийся праздник.
И стройбатовцы, ясное дело, не могли остаться в стороне. Хоть и не хватало учителя Анпоша, которому было позволено демобилизоваться в обычный срок, но эта утрата не должна была на что‑то сильно повлиять.
— Товарищи, — тараторил лейтенант Троник, — как мы украсим казарму, так на нас и будут смотреть. Вполне возможно, что нас посетит сам товарищ генерал, поэтому необходимо, чтобы всё наше подразделение жило Великой Октябрьской Революцией. Революция обозначила перелом в истории человечества. Я вам это уже третий год долблю, а вы всё не можете понять. Многие из вас отказываются принять взгляд на мир, и думают, что с них хватит, если они как‑нибудь пересидят службу. Но это заблуждение! Социализм найдётся повсюду и никто от него не убежит. Поэтому лучше не упираться, освоить марксизм–ленинизм и сознательно посвятить себя построению социализма в нашей родной стране.
Однако куда существеннее его речей было обилие агитационного материала. Бойцы залепили портретами и плакатами всю казарму. Лестницы были словно оклеены обоями, в спальных расположениях не осталось ни кусочка пустой стены, и все прочие места, пригодные для наглядной агитации, не простаивали без дела. Был оклеен сарай с электрооборудованием, а кто‑то, по–видимому, Габаник, приклеил Ленина и на чердачное окошко. Только в туалеты государственные мужи не были допущены, что подразделению отчётливо дал понять сам старший лейтенант Перница.
— Гигантам в сортире не место, — объявил он со всей решительностью, — Поскольку их там можно было бы истолковать по–всякому. Ещё я выяснил, что какой‑то негодяй пририсовал товарищу Ленину рыжий ёжик. Подобного свинства, товарищи, я не потерплю. Это всё, продолжайте украшать!
Поскольку речь шла о мероприятии, ради которого лес не берегли, материала было просто невпроворот, так что плакаты клеились на плакаты, а на них следующие плакаты, так что каждому должно было быть ясно — инициатива здесь на высоком уровне.
— Скорей бы всё это кончилось, — сказал Кутик, когда он, как самый высокий в роте, оклеивал лампу красными флажками, — как вспомню, что нас ещё ждёт торжественный марш на площади…
