Выпив за мое здоровье, он сказал:
— Не думай плохо об этих пьяницах, Турн. Каждый из них мастер своего дела, а я здесь самый молодой и во многом уступаю им не только по возрасту. Конечно, я неплохо езжу верхом и умею пользоваться мечом, но мне все равно не сравниться с ними.
Он кивнул на танцовщиц.
— Эти девушки тоже отлично делают свою работу. Недаром они учились искусству ритмических телодвижений не меньше десяти лет, причем изо дня в день.
Я ответил:
— Я понимаю, в каком обществе оказался, о благородный.
Он понял, что меня не обманул его простой наряд но не рассердился, ибо был молодым и тщеславным принадлежал к этрусской знати и умел всегда владеть собой. Позже я сообразил, что как раз древность его рода и помогла ему догадаться, кто я на самом деле такой, поэтому он даже не спросил, что связывает меня с Арунсом. Но осенило меня далеко не сразу.
Хозяин дома был в хорошем настроении, и я воспользовался этим, чтобы спросить:
— Мастер, почему ты покрасил коня в синий цвет? Арунс, удивленно глядя на меня мутными глазами, ответил:
— Потому что он был голубым, когда я его увидел.
— Но я, — настаивал я, — никогда не встречал синего коня.
Арунс против ожидания не разозлился, а только снисходительно покачал головой и сказал:
— В таком случае мне тебя очень жаль, друг мой.
Больше мы об этом не говорили, но его слова задели меня за живое. Кстати, потом мне не раз случалось убедиться, что кони бывают синими.
Наутро я чувствовал себя отвратительно и целый день отдыхал. Я узнал, что Арунс после вечеринки пошел на реку искупаться, возложил себе на голову венок из дубовых листьев и поклялся, что никогда в жизни не возьмет больше в рот ни капли вина и что слово его будет крепко как дуб. Он уже поступал так прежде и держался до тех пор, пока снова не встречался с приятелями и опять не начинал кутить.
Не прошло и недели, как его ученик, запыхавшись, прибежал ко мне на постоялый двор и радостно воскликнул:
— Турн, Турн, фреска закончена, и мастер просит тебя посмотреть на нее первым в благодарность за то, что ты принес ему счастье.
Я взял лошадь и сначала спустился в долину, а потом поднялся в гору; ученик сидел сзади, крепко держась за мой пояс. Я очень спешил и пустил было коня рысью, но дорога оказалась так красива, что я справился со своим нетерпением и поехал шагом. В это время осенние тучи на небе как раз рассеялись и скоро засияло солнышко. Стало совсем тепло. Меня охватило состояние благостного спокойствия.
— Боги смотрят на нас, — прошептал ясноглазый юноша за моей спиной. И мне вдруг показалось, что он посланник бессмертных.
Когда я спустился в гробницу, то увидел, что задняя стена, крашенная в светлые тона, так и сияет, излучая покой и гармонию, умиротворение и красоту. Арунс не оглянулся и не поздоровался со мной. Он стоял и смотрел на свое произведение. Я не хотел мешать ему и тоже молчал.
От сводов потолка как бы ниспадал отдернутый полог шатра, за ним, высоко над бренной землей, находилось пиршественное ложе богов с разбросанными по нему подушками. По бокам возвышались два обелиска, украшенных венками. В изножье ложа висели два плаща. А гораздо ниже места, предназначенного для бессмертных, на простом ложе отдыхала празднично одетая пара людей, муж и жена. За ними стояли юноши и девушки с поднятыми для приветствия руками, слева же виднелись чаша для смешивания вина с водой и женщина, тоже поднявшая руку. Присмотревшись повнимательнее, я заметил, что полог шатра был как бы опущен Арунсом на обе боковые стены, так что зритель мог любоваться огромной фреской, в центре которой находилось нарядное пиршественное ложе бессмертных.
— Пир богов, — прошептал я, вздрогнув. Так подсказывало мне сердце, но моего земного разума не хватило, чтобы объяснить суть происходящего.
— Или смерть лукумона, — уточнил Арунс.
Я вдруг понял, что он имел в виду и почему именно мне первому показал свою работу. Но миг прозрения оказался весьма коротким, и я вновь вернулся в свою телесную оболочку.
— Ты прав, Арунс, — кивнул я. — Ничего подобного никто до тебя рисовать не осмелился. Сами боги водили твоей кистью и подбирали краски.
Я робко дотронулся до его руки. Он повернулся ко мне, и я обнял его. Арунс доверчиво положил свою взлохмаченную голову на мое плечо и расплакался. Это были слезы радости; вскоре он выпрямился, вытер внешней стороной грязной ладони глаза, размазав по щекам краску, и сказал:
— Прости меня, Турн, что я проливаю слезы, но я работал день и ночь, спал урывками вот на этой каменной скамье и мало ел и пил. Я и сам уже не знаю, как мне удалось завершить фреску и получилась ли она. Что-то внутри меня шепчет, что сегодня закончилась целая эпоха, хотя какое-то время она еще и продлится. Может, и моя жизнь закончится вместе с ней, даже если я буду жить еще десять или двадцать лет. Вот почему я плачу.
В эти мгновения я смотрел на все его глазами и чувствовал его сердцем, переживал, как и он, смерть лукумона и знал, что вот-вот наступят новые времена, когда будет намного хуже и тяжелее, и эти времена не станут такими возвышенными, как те, которые озаряли своим присутствием закрывавшие лица светлые боги. Место гениев и бессмертных займут вышедшие из подземелья чудовища и темные духи, и будут человеку сниться кошмары, как это бывает от переедания. Больше мне нечего поведать вам об Арунсе и его произведении. Перед отъездом из Тарквиний я послал дорогой подарок его доброй жене, ему же не отослал ничего, ибо не было цены тому, что он мне открыл.
А теперь я расскажу, почему у меня, бедного странника, появилась возможность покупать ценные вещи и дарить их друзьям. В один из последних дней своего пребывания в Тарквиниях я проходил мимо яркого шатра, стоявшего у городской стены. В его тени играли в кости несколько знатных юношей, среди которых был и Ларс Арнт Велтуру. Он протянул мне белую холеную руку и предложил:
— Хочешь сыграть с нами, Турн? Садись, наполни чашу и возьми кости.
Его приятели разглядывали меня с нескрываемым любопытством. На мне была простая одежда путника, на ногах — сандалии на толстой подошве. Молодые люди пренебрежительно улыбались, но никто не осмеливался возразить Ларсу Велтуру. Невдалеке под деревьями стояли их породистые верховые лошади. Я понял, что имею дело с прославленными командирами тарквинской кавалерии, в которой состоял и Ларс однако ничуть не смутился, а сел напротив Ларса, закрыл плащом колени и сказал:
— Я редко играю в кости, но с тобой готов сыграть. Юноши возгласами выразили удивление, но Ларс велел им замолчать, положил кости в кубок и передал его мне со словами:
— Сыграем на полную ставку?
— Охотно, — ответил я беззаботно, хотя и понимал, что речь может идти о золотой монете или о целой мине серебра, ведь эти богачи собрались здесь только для того, чтобы играть.
— Ах, так?! — воскликнули они, и кто-то даже захлопал в ладоши и спросил: — А у тебя есть деньги?
— Молчать! — приказал Ларс Велтуру. — Конечно же, он ручается за свою ставку. Или это вместо него сделаю я.
Я бросил кости. Потом бросил он — и выиграл. Так я проиграл три раза подряд, не успев выпить и глотка вина.
— Три полных ставки, — сказал Ларс Велтуру и равнодушно выложил три прекрасной резьбы пластинки из слоновой кости. — Хочешь перевести дыхание, мой друг Турн, или играем дальше?
Я посмотрел на небо и подумал, что три мины серебра — это огромные деньги. Беззвучно пошевелил губами, призывая Гекату, которая поклялась охранять меня. Когда же повернул голову, то увидел, что на нагретый солнцем камень рядом со мной вползла ящерица. Богиня была здесь.
— Играем дальше, — предложил я, осушил до дна чашу и снова бросил кости, заранее зная, что победа будет за мной. Я наклонился, чтобы посчитать очки: у этрусков на костях были не точки, а буквы. Ход оказался самым удачным из всех возможных. Ларс Велтуру тоже бросил кости и проиграл. Таким же образом я выиграл еще три раза подряд. Молодые люди забыли о недавних насмешках надо мной и следили за поединком, затаив дыхание. Один из них сказал:
— Такой игры я еще не видел. У него совсем не дрожит рука, и он даже не волнуется.
Это была правда. Я смотрел на пролетающих воробьев, радовался осеннему голубому небу и спокойно бросал кости. На нежных щеках Велтуру выступил легкий румянец, глаза его блестели, хотя ему, собственно было все равно, выиграет он или проиграет. Его увлекала сама игра.
— Может, передохнем? — спросил Арнт, когда мы сравнялись и он получил обратно три свои пластинки из слоновой кости.
Я налил в чаши вина, выпил вместе с ним и предложил:
— Давай бросим еще один раз, чтобы определить победителя. Мне пора уходить. — Я считал неудобным для себя оставаться долее в обществе этих изысканных юношей. Я всего лишь повидался с Ларсом Арнтом, который был моим другом.
