его. В его доме полыхал пожар, и Виктор был единственным, кто мог его потушить. Морис искал в казармах, оставлял сообщения, он съездил в Тель-Авив и даже в Беер-Шеву, где дислоцировались войска. Наконец друг коллеги Виктора дал ему номер телефона. И вот он стоял, обливаясь потом, в телефонной будке почтового отделения на юге страны и слышал голос Виктора, далекий, прорывающийся сквозь помехи, будто тот находился на другом конце света.
– Ты кому-нибудь рассказывал? – спросил он сначала тихо, прижавшись спиной к стеклянной двери, но Виктор не разобрал, и он повысил голос, потом еще, пока не взбесился и не заорал так, что люди, ждавшие своей очереди, уставились на него. Он кричал, как животное, попавшее в западню, кричал на армию теней, что глумились над ним. Это был крик о помощи: помоги мне из этого выбраться, если ты мой друг!
– Успокойся, – донесся голос Виктора. – Я разберусь.
Если речь шла о деле, а не о чувствах, Виктор был убедителен, как командир, который полностью контролирует все. Даже по телефону. И тут же он спросил, готовит ли Ясмина те волшебные канноли, что она как-то подавала к кофе. И не могли бы они прислать ему немного? А то жратва тут сплошная отрава.
– Куда отправить?
– Ладно, забудь. Мне пора.
И связь прервалась.
* * *
Улица Яффо превратилась из родного очага в расщелину страха. Возвращаясь с работы, здороваясь с соседями, Морис повсюду видел одни лишь следящие за ним глаза. Слышал шепот. Он составил список тех, кому он еще может доверять. И вычеркивал из него одно имя за другим. Он больше не принадлежал себе, отныне им владел страх. Страх потерять все. Но человек-крокодил больше не появлялся. Его фотографии так и лежали у Мориса в ящике. Виктор сдержал обещание. Паранойя, однако, не исчезала.
Возможно, это было связано и с войной и страхом, поселившимся в людях. Морис поймал себя на мысли, что ему все равно, кто контролирует этот проклятый канал через пустыню. Его мир сузился до улицы Яффо, его дома, его семьи, его маленькой лодки, в пробоинах, из которой он без устали вычерпывает воду. Страх стискивал его.
* * *
В марте, когда соседи танцевали на улице, празднуя победу, Морис стоял один в стороне, не в силах присоединиться ко всеобщей радости. Виктор заявился без предупреждения, подбородок пересекал шрам, на груди медаль. Он обнял Мориса, как брата, а Ясмину – как сестру. Будто ничего и не произошло. Жоэль с трудом скрывала отвращение, но Виктор сглаживал все своей веселостью. Когда он сел в свой «ситроен» и укатил, Морис принялся гадать, как его скоротечный визит сказался на Ясмине. Но ее чувства ускользали от него, как рыба под водой ускользает от руки, – мерцающее существо из другой, более темной стихии.
* * *
Ему хотелось закричать: ты же моя жена, почему я тебя не знаю? Хотелось встряхнуть ее, влепить пощечину, заорать: кто ты? Кто ты, там, в глубине, где прячется твоя душа, где хранится ключ к твоим тайнам. В бездонной неподвижной глубине, что иногда проступает, когда ты забываешься. И я люблю тебя за эти проблески скрытого или боюсь их. Я тебя не знаю!
* * *
Но Морис не совершил необратимого – не ушел. Семья была его защитным панцирем, скрепленным легендой, которой Морис оставался верен: ничего никогда не было. Хотя в глубине души он прекрасно понимал, что было, снова. И снова.
Все рухнуло из-за случайности. За завтраком Жоэль рассказала, что по дороге в школу с ней заговорил мужчина. Спросил, не дочь ли она Виктора Сарфати. Он, мол, знал его по армии. Нет, ответила Жоэль, Виктор – ее дядя. Мужчина сказал, что она удивительно похожа на Виктора, и попросил передать привет.
– Он назвал свое имя? – встревожился Морис.
– Вроде нет. Я обрадовалась, что он не шел со мной до самой школы.
– Но он понял, где твоя школа?
– Наверное.
– Как он выглядел?
– Не знаю, обычно.
– Европеец или восточный? У него были бородавки на шее?
– Я не рассматривала его. Все произошло очень быстро.
Разговор был Жоэль неприятен. Она встала и взяла школьную сумку.
– Оставь ее, – сказала Ясмина.
Но Морис уже вскочил:
– Останься.
– Мне же в школу.
– Сегодня останешься дома.
– Папá, я уже не ребенок! Я могу постоять за себя.
– Ты не представляешь, что в мире творится!
– Оставь ее в покое! – крикнула Ясмина.
– Чао! – Жоэль открыла дверь.
Морис вышел за ней на лестничную площадку, схватил ее:
– Ты будешь делать то, что я говорю!
– Ой! Отпусти!
– Иди в дом! Немедленно!
– Ты не можешь указывать мне, что делать!
– Я твой отец!
Это было как в бреду. Морис не контролировал себя.
Жоэль в гневе оттолкнула его:
– Ты даже не можешь запретить маме изменять тебе!
– Жоэль!
Она кинулась вниз по лестнице. Морис вне себя ринулся за ней. Догнал, схватил, притянул к себе. Ее глаза были полны слез. Она закричала:
– У тебя даже не хватает духа вышвырнуть вон дядю Виктора, когда он сидит у нас на диване! А за твоей спиной занимается сексом с мамой. Ты слабак!
Морис закатил ей звонкую пощечину.
– Ненавижу вас! – выкрикнула Жоэль, вырвалась и побежала вниз.
Морис застыл, потрясенный случившимся. На верхней площадке стояла Ясмина, закрыв лицо ладонями. Соседка вышла из своей квартиры. Внизу хлопнула входная дверь.
* * *
Вернувшись в квартиру, Морис ни слова не проронил о Викторе, но рассказал Ясмине о человеке-крокодиле.
– Ты преувеличиваешь, – сказала она.
– Виктор хочет избавиться от меня, – ответил он.
– Но… если бы они хотели тебя депортировать, то давно бы уже это сделали. А этот тип, что расспрашивал Жоэль, – может, он из тех, что пристают к девочкам?
– Нет, это было явно сообщение для меня. «Ты в наших руках. Если не будешь делать того, что мы хотим, мы расскажем твоей дочери все, что знаем о вас».
Ясмина подошла к нему, осторожно обняла его:
– Морис, мне страшно.
Он тоже обнял ее и почувствовал, что она плачет. В тот момент он решил рассказать Жоэль правду, пока кто-то другой это не сделал.
* * *
Жоэль увидела Мориса, который ждал ее у школы. Она двинулась в другую сторону, чтобы не встречаться с ним, но он уже спешил к ней:
– Жоэль! Пожалуйста, послушай меня. Это важно.
Отец впервые просил ее. И хотя она решила больше с ним не разговаривать, в его голосе было что-то уязвимое, ей стало жалко его. Однако Жоэль попыталась сопротивляться этому чувству. Ей не нужен отец, которого она будет жалеть.
