никакого сомнения в том, что роспуск Думы просто неизбежен. Об этом, впрочем, речь впереди.
Против всякого моего обычая, я заранее написал мою речь и представил ее Совету министров на одобрение. В ней не было ни малейшего задора, и если в чем ее упрекнули некоторые члены Совета, и в частности государственный контролер Шванебах, то только в том, что она слишком серьезна для уровня понимания средней массы народного представительства. Столыпин, однако, особенно решительно поддержал меня, находя, что из нее нельзя убавить ни одного слова, и даже предложил показать ее государю, который в свою очередь сказал мне на моем докладе перед заседанием Думы, что все сказанное мною, конечно, совершенно ясно и даже просто, и в особенности изложено в крайне выдержанных тонах, но, прибавил он, — «и все-таки вы не избегнете тех же выпадов против вас, какими встречаются все представители власти».
Весь состав правительства был налицо в этот день в Думе, кроме министра двора. Столыпин высидел все заседание, как и большинство министров, и все они громко приветствовали меня в павильоне при Думе после того, как мне пришлось в конце заседания отвечать первому оратору оппозиции Кутлеру.
Мое объяснение, излагавшее общие основания бюджета на 1907 год и те условия, в которых пришлось составить его среди тяжелых условий нашей внутренней жизни за 1906 год, видимо, произвело хорошее впечатление. Правая группа шумно аплодировала мне, никто не прерывал меня во время всей моей речи, и после ее окончания не раздалось ни одного крика, обычного для первой Думы, «в отставку», не было и ни одного обидного для меня замечания, и только гробовое молчание сопровождало овацию, сделанную мне справа. Зато со всех скамей, начиная от центра и вплоть до крайней левой, шумные рукоплескания встретили появление на трибуне первого оратора Н. Н. Кутлера, выставленного, очевидно, Думою, чтобы уничтожить меня беспощадною критикою и разом парализовать все впечатление, которое должно было оставить выступление мое как представителя правительства.
Странная судьба этого, в сущности, недурного человека, перешедшего так недавно из рядов правительства в ряды оппозиции, разом примкнувшего к кадетской партии, голосами которой он и прошел в Думу, и сразу же попавшего в первые авторитеты по вопросам бюджета, финансов и экономических знаний вообще. Он без всяких колебаний принял на себя роль быть изобличителем финансовых грехов правительства и, вероятно, думал и сам, как думали и те, кто послал его на бой против меня, что лучшего оппонента нельзя и выставить. Политическая страстность не удержала его от особой щекотливости для него выступать именно против меня, своего недавнего начальника, оказывавшего ему самое дружеское внимание, а недостаточная подготовленность его в деле широкого и глубокого знания бюджета повела к тому, что он допустил целый ряд грубейших ошибок в своих нападках на правительство и на меня, в частности, и подставил свои бока под мои удары, что не составило для меня даже большого труда, настолько слаб и не содержателен оказался он в этом первом своем выступлении против правительства, по признанию как его самого, так и друзей его по партии.
Кутлер был моим сотрудником в течение многих лет по Департаменту окладных сборов. Мне он был обязан всеми своими повышениями по службе, и ни одно разногласие не разделяло нас ни в ту пору, когда я был товарищем министра финансов, ни в первое время занятия мною должности министра, до самой минуты ухода моего из министерства в октябре 1905 года. Когда он должен был покинуть пост министра земледелия из-за составления по поручению графа Витте законопроекта о принудительном отчуждении частновладельческих земель, а я вернулся снова на должность министра, он стал пытать счастье попасть на должность члена правления Учетного и ссудного банка, во главе которого находился близкий мне человек Я. И. Утин.
К этому побуждала его большая его семья и отсутствие всяких средств к жизни, кроме того жалованья по службе, которого он только что лишился и вместо которого он получил по инициативе графа Витте хоть и небывало в то время большую пенсию в 6000 рублей, далеко им не выслуженную, — но на нее одну он существовать не мог. Он просил меня поддержать его кандидатуру, что я и сделал, сказав Утину, что он прекрасный работник, честный в исполнении своего долга и если и не имеет банковского опыта, то, конечно, головою выше большинства тех людей, которых проводят обычно акционеры в члены правления, когда у них нет особенно подготовленных кандидатов.
Моя рекомендация была услышана, Кутлер был избран в апреле 1906 года в члены правления Учетного банка и горячо благодарил меня за то, как он сказал сам, что я спас его и его семью от голодной смерти, потому что «на пенсию в 6000 рублей они все могут только жить с протянутою рукою, а граф Витте, на которого я так надеялся, отказался помочь мне».
Я хорошо понимаю, что, сделавшись оппозиционным политическим деятелем, он отнюдь не был обязан в новой для него роли руководствоваться своими прежними отношениями, но он отлично знал не только лично меня, но и весь уклад правительственной организации в деле приготовления бюджета, — так как и сам не раз должен был подчиняться ее требованиям, которые всегда были основаны на строгом соблюдении закона, и уж, во всяком случае, не в деле составления бюджета можно было искать злоупотреблений или даже покровительства им. И тем не менее он не постеснялся прямо обвинить правительство в том, что из сметы исчезают какие-то суммы неизвестно куда, и даже, — под гром аплодисментов, — бросил правительству прямой укор, что оно «не постеснялось из сумм, предназначенных по старым законам на нужды народного образования, куда-то спрятать (он выразился „утянуть“, но исправил это слово в стенограмме), а может быть, поступить и хуже с суммою в 96 000 рублей, которая где-то запуталась и попала неизвестно в чьи карманы».
Я не говорю уже о других его выпадах, которые изобличали просто его незнание дела и обнаружили чрезвычайно малое знакомство с делом составления и исполнения бюджета и разбить которые не стоило никакого труда, но приведенный мною выпад затрагивал просто достоинство правительственной власти и давал повод думать, что такой знаток дела, как Кутлер, едва вышедши из рядов правительственного чиновничества, не может не знать всех тайн бюрократии, и если уж он говорил о прямых злоупотреблениях или даже о прямой краже денег, чуть не
