Оскар в Бринлитце был все тем же «старым добрым Оскаром» времен «Эмалии», которым он оставался в памяти своих подручных – типичный бонвиван, человек широкого размаха и бурных страстей.
Как-то вечером, по окончании своей смены, Мандель и Пфефферберг, вспотевшие и уставшие после сварочных работ, поднялись к резервуару с водой над потолком мастерской, чтобы ополоснуться после трудового дня. К резервуару вели несколько маршей металлических лестниц, в нем всегда была теплая вода. Поднявшись наверх, вы скрывались из виду в облаках пара. Вскарабкавшись, сварщики не без удивления обнаружили, что резервуар уже занят: отфыркиваясь, в нем плавал огромный голый Оскар Шиндлер. Вместе с ним плескалась голая эсэсовка с пышной грудью – та, которой Регина Горовитц дала взятку в виде золотой брошки. Заметив присутствие посторонних, Оскар помахал им рукой. Интимный стыд был ему неведом: что-то забавное, труднопонимаемое, и следовать ему невозможно.
Сварщики заметили, что обнаженная девушка явно испытывала удовольствие. Извинившись, они удалились; спускаясь, они покачивали головами, а очутившись внизу, расхохотались, как мальчишки.
У них над головами Оскар продолжал развлекаться с невозмутимой величественностью Зевса.
Эпидемия тифа не получила распространения в Бринлитце, и Биберштейн от всей души поблагодарил рабочую команду. Дизентерия тоже постепенно сошла на нет, за что следовало благодарить хорошее питание заключенных. Как гласят его свидетельские показания, хранящиеся в Яд ва-Шеме, с самого основания этого лагеря дневной рацион рабочих превышал две тысячи калорий. На всем измученном континенте лагерей и тюрем, скованном зимой, нормально питались только евреи в Бринлитце. Среди миллионов несчастных только тысяча узников Шиндлера знала, что такое настоящий суп.
Получали они вдоволь и овсяной каши. Ниже по дороге от лагеря, рядом с ручьем, в который механики Оскара спрятали когда-то ящики с контрабандной выпивкой, стояла мельница. Имея на руках рабочий пропуск, заключенные могли время от времени ходить на нее, якобы исполняя то или иное поручение одного из отделов ДЭФ. Мундек Корн вспоминал, как он возвращался в лагерь с грузом пищи. На мельнице надо было всего лишь туго подтянуть завязки у лодыжек и распустить пояс: приятель лопатой засыпал ему в штаны овсянку. Затянув пояс, он возвращался в лагерь, осторожно неся на себе бесценное сокровище; аккуратно переставляя ноги, проходил мимо охраны. В бараках его уже встречали – и, распустив завязки, пересыпали овсянку по кастрюлям.
В чертежной Мойша Бейски и Иосиф Бау наладили производство поддельных пропусков, разрешавших проход на мельницу. Как-то к ним зашел герр Шиндлер и показал документ со штампом отдела пищевого довольства генерал-губернаторства. Оскар сохранил давно налаженные связи с черным рынком в районе Кракова. Поставки он заказывал по телефону. Но на границе Моравии надо было показывать разрешительные документы из отдела питания и сельского хозяйства генерал-губернаторства. Оскар продемонстрировал им штамп на бумаге, которую он держал в руках.
– Сможете сделать такой? – спросил он у Бейского.
Бейски был искусным мастером. Он мог работать без сна и отдыха. Вскоре он продемонстрировал Шиндлеру первую из множества поддельных официальных печатей, которые впоследствии вышли из-под его рук. Орудиями его производства были бритвенное лезвие и несколько маленьких острых скальпелей. Его штампы создавали впечатление, что в Бринлитце царит неукоснительный бюрократический порядок. Из-под его рук выходили печати генерал-губернаторства и губернатора Моравии; они стояли на фальшивых проездных документах, с которыми заключенные добирались до Брно или Оломоуца, где грузили хлеб или приобретенные на черном рынке керосин, муку, ткани или сигареты.
У фармацевта Леона Залпетера, в свое время члена возглавляемого Мареком Биберштейном юденрата, в Бринлитце был склад. Здесь как раз и хранились жалкие запасы, присылаемые Хассеброком из Гросс-Розена, – и обилие овощей, муки и злаков, приобретенное Шиндлером, чему способствовали аккуратно изготовленные Моше Бейски штампы, на которых красовались орел и свастика нацистского режима.
«Вы должны помнить, – говорили через много лет заключенные лагеря Шиндлера, – что, хотя в Бринлитце было нелегко, по сравнению с остальными местами тут был рай!»
Заключенные знали, что питания не хватает везде повсеместно; даже за пределами лагеря мало кому удавалось есть досыта.
– А Шиндлер? Он тоже урезал свой рацион, чтобы ничем не отличаться от заключенных? – спрашивали после войны те, кто там не был.
Ответом на такие вопросы всегда служил откровенный смех.
– Шиндлер? Чего ради ему было урезать свой рацион? Он был герр директор. И с какой стати нам было обсуждать его меню?
И человек хмурился.
– Я так сказал не потому, что мы были рабами, а он – господином… Вы не понимаете… Мы были счастливы оказаться там. Иного места спасения у нас не было.
Как и в первые годы брака, Оскар с удовольствием уезжал из дома, порой довольно долго отсутствуя в Бринлитце. Нередко Штерн, которому надо было получить распоряжения от герра Шиндлера на следующий день, долгими вечерами ждал его, просиживая в обществе Эмили. Преданный бухгалтер неизменно находил самые убедительные объяснения отлучек Оскара, разъезжавшего по Моравии. Годы спустя в своем выступлении Штерн сказал: «Он сутками находился в дороге – и не только для того, чтобы закупать еду для евреев в Бринлитце, пользуясь поддельными документами, которые делал один из заключенных, он приобретал оружие и боеприпасы на тот случай, если эсэсовцы решат перебить всех нас при отступлении».
Неутомимость и предусмотрительность герра директора встречала уважение и преданность со стороны Ицхака Штерна.
Но и он, и Эмили понимали, что долгие отлучки Оскара связаны не только с необходимостью подкупать официальных лиц.
Во время одного из таких отъездов хозяина предприятия девятнадцатилетний Янек Дрезнер был обвинен в саботаже. И действительно, он совершил оплошность в мастерской. В Плачуве он обслуживал душевую, готовя простыни и полотенца для эсэсовцев после душа и бани; кроме того, он прожаривал завшивленную одежду заключенных. (Там он впоследствии заболел тифом и спасся лишь потому, что его двоюродный брат, доктор Шиндель, положил его в клинику якобы с ангиной.)
А предполагаемый акт саботажа Янек совершил лишь потому, что инженер Шенбрун, немецкий мастер, неожиданно перевел Янека с его станка на один из больших прессов для металла. Самому инженеру потребовалось не меньше недели, чтобы наладить пресс, с чем он справился не лучшим образом. Едва только Янек нажал кнопку «пуск», произошло короткое замыкание и один из штампов треснул. Шенбрун разразился градом обвинений в адрес Янека и направился в контору писать рапорт, в котором обвинял заключенного в преднамеренной поломке оборудования. Отпечатанные копии жалобы Шенбруна были направлены в отделы в Ораниенбурге, Хассеброку в Гросс-Розен и унтерштурмфюреру Липольду в его контору у ворот предприятия.
К утру Оскар Шиндлер так и не появился. И вместо того, чтобы отослать донесение, куда следует, Штерн изъял его из мешка с почтой и скрыл. Жалоба, адресованная Липольду, была передана ему лично, но Липольд по крайней мере неукоснительно придерживался правил организации, в которой служил: он не мог повесить мальчишку, пока не получит санкции из Ораниенбурга и от Хассеброка.
Прошло еще два дня, но герр директор все не появлялся.
«Должно быть, задержался на какой-нибудь вечеринке!» – посмеивались в цехах.
Наконец, Шенбрун выяснил, что его письмо продолжает находиться у Штерна. Он устроил скандал, угрожая Штерну, что отчет будет дополнен и его именем. Штерн, обладавший безграничным спокойствием, подождал, пока Шенбрун перестал бушевать, и сказал, что он изъял пакет из мешка с почтой, ибо считает, что герр директор по правилам должен быть ознакомлен с сутью послания, прежде чем оно отправится в дорогу. Герр директор, сказал Штерн, конечно, будет поражен, узнав, что один из его заключенных нанес урон машине стоимостью десять тысяч рейхсмарок. Без сомнений, сказал Штерн, герр директор захочет дополнить рапорт и своими замечаниями по этому поводу.
Наконец в один прекрасный день в воротах лагеря показался Оскар Шиндлер. Штерн успел перехватить его и доложить об обвинении Шенбруна. Унтерштурмфюрер был полон желания тут же увидеться с Оскаром и доказать ему, что власть СС распространяется и за ворота предприятия, предлогом для чего должна послужить публичная казнь Янека Дрезнера.
– Я буду председательствовать на слушании дела, – сказал Липольд Оскару Шиндлеру. – Вы же, герр директор, представите письменное заключение о размерах ущерба.
– Минутку, – придержал его Оскар. – Сломана моя машина. И председательствовать на слушании дела буду я.
