не произносил. Это вытекало из его своеобразного, не всеми разделяемого, но, в сущности, глубоко верного, нравственного понимания сути Думы как народного представительства. Депутаты, как избранники народные, должны выражать интересы, мнения, взгляды и суждения своих избирателей. Им предоставляется самая активная законотворческая роль. Председатель же не включает себя лично в число этих активных законотворцев; он отрекается в их пользу от всего личного, стоит вне и выше партийности, он не имеет права поддерживать любые предложения, тем более вносить их от себя, ибо он не может стать орудием борьбы одной из партий, фракций. Он является выразителем, блюстителем парламента как целого, ему нельзя раздробляться, он должен сосредотачиваться. Председатель берет на свои плечи всю ответственность, чтобы Дума была подлинным органом народного представительства.
Парламент, по убеждению Муромцева, стоит на вершине государственной жизни рядом с Государственным Советом и непосредственно вслед за конституционным монархом и выше кабинета министров. Дума должна совместно с Госсоветом и монархом осуществлять законодательство и, одновременно, контролировать управленческие структуры, начиная с правительства, право надзора, зафиксированное в Учреждении Государственной Думы, он понимал как ее право контролировать правительство и в этом сразу же столкнулся с противодействием императора и его министров.
На председателе, по убеждению Муромцева, лежит и высокая обязанность поддержки достоинства Думы вовне, в отношениях ее к государю, правительству, министрам, руководителям иных ведомств и учреждений. Муромцев своим заявлением о прерогативах конституционного монарха, а еще более всем своим поведением показывал пример уважения к державной власти и требовал такого же уважения Думы со стороны всех правительственных органов. Он отказался сделать первым визит председателю Совета министров Горемыкину именно по этим соображениям — четко заявить о высоком ранге Думы во всей системе власти. Этот шаг Муромцева вызвал споры, осуждения, не был понят даже некоторыми конституционалистами.
Милюков, например, считал, что Муромцев слишком подражал французскому парламентаризму, которого в России не было. Французский премьер ответствен перед парламентом, он его ставленник и ему подотчетен, подответствен. Но поскольку в России существует императорское правительство, государем лично назначаемое и руководимое, то, рассудил Милюков, Горемыкин прав, а Муромцев нет6.
Представляется все же, что правда была на стороне Муромцева. Конечно, в России исполнительская власть Думе (парламенту) не подчинена, и все же она ниже Думы. Ведь правительство обязано повиноваться закону, а Дума есть соучастник создания закона; Дума одна из трех взаимосвязанных составных частей законодательной власти, при всей ущербности, неполноте ее прав — Дума законодательница. Закон есть закон. Без защиты прав Думы нельзя было строить правовое государство. И наоборот, оспаривая права Думы, попирая престиж ее председателя, Горемыкин исходил из существа императорской власти как неограниченной (самовластной), но по законам уже ушедшей в прошлое.
Вся трудность положения Муромцева, так ярко раскрывшаяся в столкновении с Горемыкиным, заключалась в том, что никто в стране не понимал (ошибка Милюкова показательна) всей значимости упрямства «формалиста» Муромцева. Понимание своеобразия и, можно сказать, трагичности положения председателя Думы дает ключ к правильной оценке всей значимости его поступка. Он стоит у самых истоков русского парламентаризма, он зачинатель его традиций, он первый творческий истолкователь прав и обязанностей парламента. Он определил его место и роль в системе политической, государственной власти. Но он не только истолковывал все вышесказанное, он все это создавал своими руками, своим умом.
Весь жизненный путь Муромцева как ученого, педагога, общественного деятеля, теоретика гражданских прав и защитника сограждан и в судах — университет, земство, городское самоуправление, юридическая публицистика и практика — все это позволило ему с достоинством выполнить обязанности председателя Первой Государственной Думы и во многом определить функции, формы, стиль ее работы. Не все и не вдруг поняли всю значительность им сделанного. Сегодня об этом приходится напоминать в ситуации, во многом сходной с обстановкой начала века.
«Надо сознаться, — вспоминает один из членов Первой Думы, — что, когда незабвенный Сергей Андреевич Муромцев, сидя на высоком председательском месте и вне его, в сношениях с верховной властью, с депутатами, с министрами, с неутомимой энергией, с удивительным тактом создавал „форму“ для нашей парламентской жизни, — форму математически правильную, нравственно безупречную и эстетически прекрасную, мы стояли, правда, в изумлении и восхищении перед его работой, но умом еще не вполне понимали всегда ее огромного политического значения… только позже деятельность Третьей Думы — увы, аргументами „против“, воочию показала всю цену этого соблюдения „достоинства“ и „формы“ парламентской жизни как внутри самого парламента, так и вне его <…> Члены Думы не все одинаково осознавали, но чувствовали, что „утверждение“ Муромцевым (прав Думы) правильно, что оно соответствует существу дела, верно выражает все ее предназначение, превращает в нечто незыблемое и непререкаемое. <…> Авторитет его с каждым днем возрастал. Он твердо и уверенно вел свое дело, ибо был его мастер в высоком смысле этого слова, лучше других знал, что и как надо совершить»7.
Своеобразие положения С. А. Муромцева было в том, что Дума не имела еще внутреннего регламента работы (наказа). Поэтому председателю приходилось в процессе работы давать разъяснения, и не только сугубо процедурного характера. Позже эти высказывания, определения Сергея Андреевича, им обработанные и изданные8, послужили созданию наказа во Второй и Третьей Думе. Поэтому на пояснениях и действиях первого председателя Думы следует остановиться особо.
30 апреля на втором заседании Муромцев сформулировал свою исходную позицию: «Когда вам, господа, будет угодно составить наказ, то председатель будет всегда подчиняться правилам этого наказа. Теперь же, пока наказа нет, я по совести должен руководствоваться тем, как я понимаю дело и как мне указывают мои знания и моя опытность».
Если же собрать указания, заявления, сделанные Муромцевым по ходу дела, в прениях, то получится как бы цельный внутренний распорядок, наказ Думе или, как иногда говорил Муромцев, инструкция. В стенографическом отчете Первой Думы общий объем этих замечаний Муромцева занимает свыше двенадцати столбцов. Это объем добротной журнальной статьи. По своему характеру эти ремарки председателя охватывают важнейшие вопросы работы Думы, начиная с определения ее сути. Государственная Дума, подчеркивал Муромцев, есть не законосовещательное, а законодательное государственное учреждение и в качестве такового является частью одной из ветвей высшей государственной власти. Он говорил об этом 30 апреля, 24 мая и 16 июня9.
С. А. Муромцев исходил из того, что Дума как государственное учреждение, постоянно действующее, создающее правовые нормы, обязательные для многих миллионов граждан, должна быть организована, а ее депутаты так воспитаны, чтобы каждый из них умел
