— Лей не лей, все одно надеть нечего, — отшучивались партизаны.
В седьмом полку настроение было пасмурное. Партизаны уже не ругались и тем более давно не острили по адресу небесной канцелярии. Это был плохой признак. Аркадий Николаевич подшевелил коня и на легкой рыси поехал вдоль колонны. Он всматривался в лица партизан и видел усталость в глазах, тоску по теплому сухому углу, по миске горячих щей.
В хвосте второго батальона Аркадий Николаевич заметил семенившего Юдина. Придержал коня.
— Как, Петр Леонтьевич, воюешь? — спросил он земляка.
Леонтьич, всю дорогу норовивший попасть в ритм колонны и идти в ногу с шагавшим впереди парнем, окончательно сбился, наступил ему на пятку, но тут же мгновенно отпрыгнул в сторону, ибо у парня, шагавшего впереди, уже давно лопнуло терпенье и Леонтьич боялся теперь возмездия.
И действительно, парень грозно обернулся, сжимая кулаки. Но, заметив комиссара, опустил руки, яростно засопел и отвернулся. Леонтьич как ни в чем не бывало снизу вверх посмотрел на Данилова.
— Здоровьичко-то? Ничего здоровье, Аркадий Николаевич. Слава Богу, — ответил он.
Партизаны начали оглядываться, заулыбались:
— Тебе про Фому, а ты про Ерему…
— Чего?
— Комиссар спрашивает, как воюешь, а ты: «Ничего-о здоровье…»
— Носишься со своим здоровьем.
— Он ежели еще раз наступит мне на пятки, я ему сразу испорчу это здоровье…
Леонтьич сделал вид, что не расслышал угрозы, опять взглянул на Данилова — уж больно он был польщен, что комиссар полка заговорил именно с ним, а не с кем-либо другим.
— Ты, Аркадий Николаевич, спрашиваешь про то, как воюю, а я не расслышал — про здоровье тебе… А воюю ничего. Вот винтовкой разжился.
Кто-то из середины батальона звонко засмеялся:
— Разжился бы ты, ежели б не командир полка.
Старик не вытерпел, огрызнулся:
— Заслужи, чтобы командир полка тебе винтовку дал!
Данилов обратился ко всем:
— Как, товарищи, настроение?
За всех ответил опять Леонтьич:
— Ежели по-нашему сказать, по-мужицки, то хреново. А как по-вашему, Аркадий Николаевич, по-антилегентному — не знаю. Партизаны улыбались, поглядывая на комиссара.
— На печи дома лучше сидеть? — тоже улыбнулся Данилов. — Там тепло и не каплет.
Юдин сморщил лицо.
— Не-е, Аркадий Николаевич, — погрозил он ему пальцем. — Я уж сидел так-то единожды… — и он выразительно почесал зад.
Кругом захохотали.
— А что ржете? — выкрикнул Леонтьич. — Толмили-толмили, всякие листовки и речи говорили — все сумлевался. А как посадили Зырянов, его благородие, с Ширпаком голым гузном на горячую плиту, сразу понятливей стал.
Хохот перекатывался по рядам. Сюда стал оглядываться первый батальон. В третьем тоже вытягивали шеи.
— Чего они там ржут?
— Нашли время гоготать…
— Комиссар возле их едет. Должно, чтой-то смешное рассказывает.
Данилов смеялся со всеми. Он поглядывал в голову колонны, там уже пристраивался Матвей Субачев. Он перекинул ноги на одну сторону и, усевшись на седле, как на скамейке, что-то рассказывал партизанам, поминутно жестикулируя…
Дождь моросил, почти не переставая. Но он уже не казался таким пронизывающим — был просто нудным и противным.
К Павловску подошли в полночь. На опушке бора Коляда собрал командиров.
— Слухать старательно и исполнять досконально, — приказал он. — Наступать будемо не на рассвете, а зараз. Комиссар кажеть, люды продроглы, та и сам бачу — у хату надо. А стало быть, к рассвету цю операцию закончить. Головным идет батальон Лынника. Слухай сюды, Кузьма. Поведешь своих орлов прямиком на демидовский — или якой он тут був — завод. Речушка там не дуже глубокая, перейдете вброд — все одно уси промоклы. Будешь идты, поглядай на мэнэ. Як тильки ракету пущу, зразу — на «Ура». Левым флангом у Лынника будет Неборак. Понял, Сашко? Ты идешь по левой кромке села. Старайся, як можно, не пропустить их ни одного на Шелаболиху. Третий батальон во главе з моим помощником Иваном Тищенкой вже ушел в обход. Будэ наступать з той стороны, вид Барнаула. Первый батальон займет плотину. Второй будэ у мэнэ в резерве. Упреждаю, шоб ни единого шороха не було до времени. Этих уланив тут до дьявола — целый полк. И вооружены воны по саму сопелку. Смогем узять тилько спячих. Як проснуться, нам туго придется. Понялы?
— Так точно, Федор Ефимович.
— Поняли.
— Як, Аркадий Николаевич, думаешь, начнем?
— По-моему, можно начинать… Только смотрите, товарищи, людей берегите.
— Знамо дело.
— Зря-то чего лезть.
— Ну, началы! — сказал Коляда. — По местам!
Но не успели батальоны принять боевой порядок, как около ближних изб впереди батальона Линника грохнул взрыв.
— Шо за чертовщина! — вскинул голову Коляда. — Васюха! Мигом узнать!
Но узнавать было поздно. Через две-три минуты в ответ на гранатный взрыв раздался выстрел, другой, третий… Противника застать спящим не удалось. Батальоны, на ходу разворачивались в цепь, устремились в село. Выстрелы гремели со всех сторон, учащаясь с каждой минутой, постепенно переходя в сплошной гул. Винтовочную стрельбу покрывал резкий грохот станковых пулеметов. Бой разгорался. Данилов, стоявший рядом с командиром полка, видел, как Коляда с трудом держал себя, чтобы не ускакать в самую гущу схватки. Он несколько раз порывался огреть коня плетью, но, встретив цепкий взгляд комиссара, опускал руку.
Батальон Линника, дойдя до развалин бывшего сереброплавильного завода, залег под огнем двух пулеметов, установленных на песчаном бугре около церкви. Медленно, продвигался и первый батальон. Хотя он и занял плотину, но фланговым огнем помочь Линнику не мог из-за строений, тянувшихся вдоль берега Касмалы. Момент наступал критический. Коляда одного за другим слал связных к батальону Неборака, обходившему село с севера, торопил его.
К Коляде подскакал его вестовой Василий Егоров.
— Товарищ командир полка, — обратился он, — взрыв получился потому, что у Чайникова, когда они возвращались с разведки, взорвалась нечаянно граната.
— Башку звернуть, як куренку, за таку нечаянность, — пробурчал Коляда.
Данилов сухо сказал:
— После боя провести следствие и выяснить, случайно это или не случайно. А то что-то подозрительно много случайностей у этого Чайникова: Белоножкина убили в его взводе, переодетый поручик оказался резведчиком у него, и теперь граната взорвалась в самый… ну, неподходящий момент опять-таки у него. Не слишком ли много…
— Вот возьмем Павловск, я з ним утром разберусь… Но якого же дьявола Неборак не вступае!
Данилов прислушивался к все более накаляющемуся грохоту боя.
— По-моему, резерв надо вводить, — сказал он Федору. — Давай я поведу.
Коляда всматривался в пульсирующее зарево винтовочных вспышек. Молчал. Он был очень напряжен, хотя и старался не показать этого. Данилов видел, как судорожно двигался кадык на вытянутой шее, как Федор поминутно дергал поводья, сжимал и разжимал плеть в руке.
Несмотря на явное беспокойство седока, пегий конь стоял спокойно, изредка поводя длинными ушами. Данилов замечал в Федоре все, как мать в любимом сыне, вот молчавший до сих пор левый фланг заговорил — да раздался дружный залп, второй, третий — Неборак вступал в бой.
— Ось зараз можно выводить резерв, — ответил Коляда, — Тико поведу его я сам. А ты, Аркадий Николаевич, оставайся тут и руководи цим дилом.
— Мне кажется, что руководить боем должен командир полка, а не комиссар, — заметил сердито Данилов. — Тебе пора уж бросать ухарство. Сколько мы об этом говорили…
Коляда повернулся к Данилову, долго смотрел на него — видно, в душе у него шла борьба. Потом он глотнул слюну, вздохнул:
— Ох, до чего ж ты, Аркадий Николаевич… правильный человек! Хиба ж можно быть таким усю жизнь…
Резервный батальон сильно помог Линнику. Но перелома в ходе боя все-таки не сделал. Уланы дрогнули лишь тогда, когда Иван Тищенко ударил им в тыл. Однако сопротивление было по-прежнему яростным — отступать им было некуда, а сдаваться они не хотели, видимо, решили держаться до последнего.
Небо начало сереть, дождь, моросивший всю ночь, перестал. В утренней дымке начали выделяться улицы, отдельные Дома. Партизаны теснили улан со всех сторон. Бой только начал разгораться.
С той и с другой стороны все резервы были пущены в ход. Федор удивлялся такому небывало яростному сопротивлению белых. Словно разгадав мысли командира полка, Иван Буйлов вслух предположил:
— Не иначе, как ждут подкрепления откуда-то, потому и стоят из последних сил.
Связные то и дело докладывали о ходе боя, хотя о незначительных, но упорных продвижениях батальонов. Улан уже прижимали к центральным улицам, к церкви.
