эти статьи оказали определенное влияние, потому что другие греческие журналисты тоже понемногу начали писать об СССР. Надо иметь в виду, что темы, связанные с Советским Союзом, традиционно освещались в Греции либо исключительно коммунистической прессой, либо греческими советологами, дудевшими в одну дуду с американцами. Центральные газеты ничего не брали из России и просто перепечатывали западные статьи в переводе на греческий язык. Одновременно со мной в Москве работал только один греческий журналист – представитель коммунистической газеты «Ризоспастис» («Радикал») Яннис Лицос. Советологи, писавшие о Советском Союзе, обычно не покидали своих кабинетов в Греции, но держали «гнездо» в отделе печати в греческом посольстве в Москве. И те и другие были пристрастны.
Георгиос Папандреу закрыл Центр по изучению Советского Союза в Министерстве информации и печати, где сидели главным образом армейские офицеры под командованием генерала Гогусси из консервативной политической организации «Идеа». Когда Папандреу стал премьер-министром в 1963 году, он позвал своего любимого журналиста Йоргоса Берцоса и сделал его директором этого Центра. Премьер-министр изучил, кто там служит и на какие средства, и обнаружил неучтенный бюджет в 50–70 млн. драхм. Берцос взял лист бумаги и написал на нем приказ вернуть энное количество млн. драхм с такого-то счета в кассу. Тем самым он нажил себе пожизненного врага в лице Андреаса Папандреу, который хотел использовать эти деньги для своей партии.
То есть сложности с освещением жизни в СССР всегда были. Поэтому мои усилия сделали информацию о Советском Союзе доступной не только греческим левым, но и более широкой общественности. Я тщательно прочитывал статьи и заметки в газете «Известия» и журнале «Новое время». Позже, при Горбачеве, к моему чтению добавились журналы «Коммунист» и «Вопросы истории», постепенно становившиеся более интересными. Эти публикации я широко использовал в своих репортажах. Аналогичным образом в советской печати, где о Греции писали очень редко, стало появляться больше таких материалов, так что эффект от моей работы был двойным и проявлялся как с греческой, так и с советской стороны. Играло свою роль и то, что я всегда старался писать о событиях и различных сторонах советской жизни максимально объективно, без предубеждений, свойственных многим западным журналистам.
Вообще, роль иностранного корреспондента в Москве была огромной. Если в США и даже в Греции он является немного декоративной фигурой и его особенно не видно, в Советском Союзе, при закрытой системе и незнании большинством читателей русского языка, у зарубежного корреспондента было огромное поле деятельности и огромные возможности для влияния на аудиторию у себя на родине и создания более благоприятного климата для работы западных журналистов в стране пребывания.
В итоге я стал довольно известным и даже популярным. Меня начали приглашать на разные московские приемы и профессиональные «тусовки». На одном из таких мероприятий я неожиданно услышал реплику в свой адрес от малознакомого советского журналиста, разговаривавшего с коллегой: «Николопулос нас любит, а другие ищут, как нам навредить». Не скрою, комплимент был мне приятен и давал ощущение, что мои постоянные усилия приносят кое-какие плоды.
Между прочим, на этом приеме я передвигался на костылях. Причина моей временной инвалидности была настолько экзотичной, что о ней стоит рассказать.
Я уже писал, что, работая атташе по культуре, я выбрал редакцию «Литературной газеты» в качестве опорного пункта для продвижения греко-советских культурных связей. В Москве 1980-х «Литературная газета» была своего рода «штабом» русской культуры, поэтому я решил поближе познакомиться и, если удастся, сблизиться с сотрудниками.
В этом мне помогло одно обстоятельство: член редколлегии газеты писатель Георгий Гулиа захотел посетить Грецию, а греческая бюрократия отказывала ему в визе, так как тогда считалось, что в СССР нет индивидуального туризма. По мнению наших специалистов по безопасности, если советский человек посещает другую страну в одиночку, это означает, что он – агент КГБ. Это было смешно, потому что Гулиа был известным советским писателем, филэллином, написал книгу о Египте эллинистического периода и вообще интересовался историческими сюжетами. Его отец сыграл важнейшую роль в создании абхазской письменности. В Сухуми даже был музей его имени. Как потом рассказал мне Георгий, его отец больше всего на свете гордился тем фактом, что когда-то был учителем греческого языка в сухумской гимназии.
Как только я узнал о ситуации с визой для Гулиа, я сразу позвонил по прямой линии министру иностранных дел Мицотакису и объяснил ему все обстоятельства. Он сориентировался и распорядился немедленно выдать Георгию Гулиа визу в качестве гостя греческого правительства. Писателю организовали прекрасный тур по Греции, в том числе по всем достопримечательностям и древним памятникам, которые он хотел посетить, и на обратном пути «подсунули» в самолет ящик греческого вина «Санта-Эллина», которое с самого начала так ему понравилось, что он заказывал его в течение всего своего визита. Гулиа был в восторге, и, чтобы как-то выразить мне благодарность, редколлегия «Литературной газеты» пригласила меня на маленький междусобойчик с угощением и напитками. Я принял приглашение и поехал в редакцию, где чудесно провел время. В завершение приятного обеда мои новые друзья предложили мне лимонную водку в качестве национального сувенира. В общем, выпили достаточно. Время бежало очень быстро, и я не заметил, как наступил вечер, семь часов.
Я вспомнил, что мне надо срочно ехать в театр. Мне давно хотелось посмотреть пьесу Чехова «Три сестры», а в этот вечер пьеса как раз шла в филиале МХАТа. Когда я объявил, что уезжаю, мне быстро выделили машину редакции и отправили в театр. Поскольку я опоздал, в театре меня посадили в первый ярус и объяснили, что в перерыве я смогу найти свое место в первом ряду. Я облокотился на бархатный парапет и под влиянием выпитого потерял сознание и свалился в партер. Хорошо, что я никого не изувечил. Зато сам я ударился об острый подлокотник одного из кресел партера и почувствовал, как из раны пошла кровь. Рядом началась паника…
Когда я открыл глаза, первое, что я увидел перед собой, были два прекрасных голубых глаза. Я решил, что нахожусь в раю и надо мной склонился ангел. Как потом выяснилось, ангел явился в лице дежурного врача театра, которая перебинтовала мне голову и отправила в травмпункт Боткинской больницы. Там меня приняли за жертву автомобильной аварии, зашили мне голову, опять перебинтовали и отправили домой. В этом тюрбане, который мне следовало носить несколько дней, и на костылях я теперь и появлялся, вызывая немалый ажиотаж, на разного рода посольских мероприятиях.
С этого момента начался период моего тесного сотрудничества с «Литературной газетой» и чувство взаимной личной дружбы с сотрудниками редакции. Со временем такая же дружба сложилась у меня в других газетах, в особенности
