— Держись! — крикнул Полибий.
В тот же миг его двойник исчез. Бежал в пробитую дыру или погиб — Полибий так и не узнал.
Человек пять или шесть атаковали гладиатора. Он сражался с нападавшими долгие-долгие мгновения, пока один из клинков не вспорол Лжеклодию кожу на лбу, и хлынула кровь, заливая глаза. Почти сразу же Полибий ощутил удар под ребра, и его прибило к стене. Еще один удар — вновь в лицо. И третий — в шею, копьем. Боли не было. Он чувствовал, как клинки и наконечник копья разрывают его плоть, как кровь бьет из ран и сбегает по коже. Но это была не боль. Странно — он все еще жил. Еще даже сумел поднять руку с мечом и полоснуть по чьей-то наглой роже, что оказалась слишком близко.
— Меня не убить! — зарычал он и подался вперед.
Новый удар пронзил его насквозь. Кожа лопнула на спине, и меч вышел под лопаткой. На миг ноги оторвались от земли, и гладиатор повис на пронзившем его клинке. Глянул в глаза убийце. Увидел черное мельтешенье зрачков и разинутый рот, из которого несло луком.
— Биррия! — хотел выкрикнуть он. Но лишь теплое облачко вылетело изо рта.
Биррия стряхнул с клинка его тело в известковую пыль, под ноги дерущимся.
Тут же бездыханное тело ухватили за руки и поволокли из таверны. По дороге пинали в бока, сорвали плащ и тунику — и так, обнаженного, кинули в пыль перед носилками Милона. Тот стоял очень бледный, теребя фибулу дорожного плаща на груди, и, когда убитый привалился к его ногам, Милон нервно хихикнул и подался назад.
— Что с ним делать? — спросил Биррия.
Милон молчал, глядя на изуродованный труп. Лицо, залитое кровью и перепачканное в пыли, напоминало чудовищную маску. Лишь один полуоткрытый глаз смотрел незряче и страшно. Окровавленный рот растянулся в безобразной улыбке — один из ударов рассек губы. Милон попытался сосчитать раны на теле — и сбился.
— Так что с ним делать? — повторил Биррия.
— Бросьте здесь. В Риме будут счастливы, что он подох, — отозвался Милон.
— Едем в Ланувий? — спросил кто-то.
— Нет! — отрезал Милон. — Теперь — в Альбанское имение Клодия. Там его мальчишка.
III
Зосим бежал вдоль дороги за кустами — к Риму, как будто рассчитывал от Бовилл добежать до самой столицы. Тело потерявшего сознание Клодия казалось неимоверно тяжелым. И все же Зосим, пригибаясь, волок его на спине, не останавливался ни на миг. Вольноотпущенник бросил и меч, и кинжал — лишняя тяжесть, совершенно ненужная, — оторвал ремень от сандалия и связал им руки патрона. Потом накинул руки себе на шею и так нес Клодия.
— Не смей умирать, — бормотал Зосим сквозь зубы, чувствуя, как пот заливает лицо. — Не смей. — Он вдруг вспомнил, что пожертвовал — так ему казалось — ради патрона Александрийской библиотекой, ярость охватила его, и он закричал во весь голос: — Не смей!
Раненый ответил ему слабым мычанием.
«Донесу его до тех дубов и упаду», — решил Зосим, приметив несколько могучих деревьев впереди.
Наконец и силы Зосима иссякли. Он рухнул на траву и долго лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша. Клодий подле него не двигался — лишь порой вольноотпущенник слышал, как патрон стонет в беспамятстве. Когда же Зосим немного отдышался, оказалось, что почти совсем стемнело. Лишь на западе теплилась желтая полоска.
И тут Зосим услышал стук копыт — кто-то скакал по дороге из Рима. Зосим прислушался. Всадник был один. Топот замер — конный остановился. Странно. Очень странно. Впрочем, раздумывать было некогда. Вольноотпущенник пожалел, что бросил меч — сейчас бы пригодился. Но все равно Зосим должен отнять у путника лошадь, иначе Клодий умрет до утра.
Как говорит его патрон: «Смелым Судьба помогает!» Крадучись, Зосим подобрался к дороге и скорчился за гробницей. Одинокий всадник застыл неподвижно. В отблеске догорающего заката можно было лишь смутно различить его фигуру. Что он делает? Как будто раздумывает, ехать ему дальше или нет. А впрочем, не важно! Нужна лошадь! Зосим ринулся вперед, вцепился в беспечного седока и вмиг стащил на землю.
— Помо… — Крик тут же замер — Зосим ударил всадника в живот; затем выхватил из ножен на поясе путника меч, но убивать не стал, лишь пнул побольнее жертву в бок.
Несчастный вновь закричал. Конь, испугавшись, шарахнулся в сторону, вскинул задом несколько раз и поскакал по дороге.
— Стой! — завопил Зосим и кинулся за конем.
Но куда ему, усталому, тягаться с четвероногим.
Вскоре скакун исчез в темноте. Зосим остановился. Бежать дальше было опасно — можно натолкнуться на Милона и его людей. К тому же Зосим вполне мог потерять место, где спрятал патрона.
Зосим потрусил назад. Человек, на которого он напал, пошатываясь, вставал на ноги.
— Упустил коня, разбойник, — злорадно проговорил ограбленный. — Посмотрим, что я с тобой сделаю!
Наверное, в ярости Зосим мог бы угостить этого типа ударом меча, вот только голос показался знакомым.
— Схола! — изумился Зосим.
— Откуда ты меня знаешь? — Ограбленный растерялся.
— Я же — Зосим. Вольноотпущенник Клодия.
— Зосим? Идиот! Зачем ты на меня напал?
— Мне лошадь была нужна — патрона в Рим отвезти. Его сильно ранили.
— Где он?
— Там, под деревьями. Нам удалось бежать.
— О, боги, ну надо же… — Кавсиний сокрушенно замотал головой. — И что мы теперь будем делать?
— Не знаю.
— Надо вернуться в таверну и разведать, что там, — решил Кавсиний Схола.
— Опасно. Вдруг Милон решил вернуться в Рим, и мы с ним столкнемся?
— Другого выхода нет. До Города нам с раненым никак не добраться. А в таверне можно найти помощь. Может быть, встретим кого из рабов. Главное — найти какую-нибудь повозку или носилки.
IV
Уже давно стемнело, когда сенатор Секст Тедий миновал святилище Доброй богини, а затем подозрительную таверну — в окнах ни огонька, и вокруг ни души. Первыми шли четверо рабов с факелами, затем охранники и, наконец, носильщики с лектикой. Разглядев в свете факелов носилки сенатора и его охрану, два человека поспешили навстречу. Сенатор высунулся из носилок, а люди его сомкнулись и обнажили на всякий случай мечи. Незнакомцы остановились.
— Доминус, сенатор Тедий! Наконец-то! — закричал один из них. — Там сенатор Публий Клодий. Его тяжело ранили люди Милона. Помоги! Во имя Судьбы, помоги!
Секст Тедий не поверил поначалу, решил, что это нелепая уловка грабителей, которые решили воспользоваться темнотой и напасть на припозднившегося путника, но при свете факелов заметил разорванную тунику и кровавые пятна на ткани.
— Я — Кавсиний Схола, — сказал второй. — Друг Публия Клодия. Ты же меня знаешь.
Сенатор не был уверен, что перед ним действительно Кавсиний, — тот был весь в пыли, губа разбита. Но все же Секст Тедий кивнул. И велел одному из своих рабов проверить, правду ли говорят эти двое.
Раб вскоре вернулся.
— Там в самом деле Публий Клодий. Его прячут в кустах. Но только, похоже, он мертвый.
Сенатор Секст Тедий выбрался из носилок и пошел к указанному месту. Двое вынесли недвижное тело на дорогу. Клодий был в одной набедренной повязке, плечо перевязано, повязка набухла кровью. Волосы сенатора были в пыли и потому казались седыми. А лицо — каким-то необыкновенно умиротворенным. Тедий наклонился, пытаясь уловить дыхание раненого. Но дыхания не было. Клодий умер.
— Он прожил, — сказал Тедий, распрямляясь.
— Нет, он жив, просто без сознания, — замотал головой Зосим. — Он жив, жив!
Несчастный вольноотпущенник походил на помешанного. Его не стали переубеждать.
Сенатор велел достать из своих вещей тогу и завернуть в нее тело Клодия, подумал и уступил свои носилки. Носильщики бегом устремились в Город, а сам Секст Тедий пешком двинулся со своими людьми назад в усадьбу.
V
Каждому встречному носильщики и уцелевшие люди Клодия кричали, что несут убитого народного защитника в Город. Вскоре уже изрядная толпа, освещаемая немногочисленными факелами, валила по Аппиевой дороге к Риму. Если попадались встречные, они поворачивали назад, если люди Клодия нагоняли попутчиков, те тоже вливались в толпу.
Когда в темноте процессия достигла Города, ей навстречу стал сбегаться народ с факелами. То там, то здесь вспыхивали огни — весть, что Милон убил Публия Клодия, распространялась по Риму мгновенно.
Кто-то успел предупредить Фульвию, и, когда толпа достигла нового Клодиева дома на Палатине, двери были распахнуты, и Фульвия с распущенными волосами и в разорванной одежде кинулась навстречу носилкам. Она вопила, каталась по полу, выкрикивала что-то бессвязное. А может, и не слишком бессвязное — в ее воплях можно было отчетливо разобрать имена Цицерона, Милона и Помпея.
