горизонте показалось солнце еврейской поэзии: Иегуда Галеви.
Иегуда бен-Самуил Галеви (арабское имя — Абул-Хассан) родился в Толедо, около того времени, когда этот город был завоеван христианской Кастилией (1085), но в ранней юности отправился на юг, в арабскую Испанию. Здесь получил он свое религиозное и научно-философское образование. В Лусене он слушал талмудические лекции в школе Альфаси. В Гранаде он сблизился с семьей ибн-Эзра и в особенности привязался к симпатичному поэту Моисею. Очень рано пробудилось в Иегуде поэтическое дарование. Одно из его юношеских стихотворений вызвало восторженные похвалы Моисея ибн-Эзры. В арабской Испании Иегуда Галеви изучил также медицину. Возвратившись в Толедо, он женился и добывал себе пропитание врачебной практикой. Позже мы его опять встречаем в арабской Испании, в Кордове.
Иегуда Галеви был не только стихотворцем-версификатором, но и поэтом в истинном смысле слова. Его прекрасные изображения природы могут соперничать с лучшими произведениями лириков всех времен. Таково, между прочим, его знаменитое описание бурного моря, где и чудные образы, и музыка стиха воспроизводят перед читателем картину бушующей стихии. Его эротические стихотворения, пестреющие яркими образами в восточном вкусе, написаны большей частью в виде поздравлений к свадьбам родных и друзей: при тогдашних строгих нравах шаловливый Эрос не мог выступать иначе, как под плащом Гименея. Даровитый поэт часто тратил свой талант и на житейские мелочи: писал хвалебные оды друзьям и меценатам, эпиграммы, шарады и вообще случайные стихотворения. Но среди всех этих блужданий музы пробивалось одно главное течение, исходившее из глубины души поэта. Национальная элегия — вот область, где Галеви был неподражаем. Она была продуктом вековечного еврейского горя, но непосредственный толчок к творчеству в этом направлении дали поэту события XII века: крестовые походы, Святая Земля в руках врагов еврейства, усиление гонений в мусульманских странах. Преобладающий мотив поэтических жалоб Галеви — тяжелое положение нации «между Эдомом и Исмаилом», христианским и мусульманским миром. «Есть ли у нас на Востоке или на Западе, — восклицает он, — хоть одно место, где мы бы могли быть спокойны?» ... «Мой брат (христиане в образе потомков Исава, брата Якова) и сын моей рабыни (мусульмане в лице своего легендарного предка Исмаила, сына Агари) взяли себе мое первенство» ... «Доколе, Боже, буду я в огне между Эдомом и Арабом, которых ты назначил мне судьями?» ... «Живу между скорпионом и змеей: Эдом стал гражданином в моих палатах (крестоносцы в Иерусалиме), а руки Араба орудуют во владениях Эдома (Испании)». Под влиянием тогдашних мировых событий, сблизивших Запад с Востоком, усилилась мессианская тоска. Надежда на скорое пришествие мессии находилась также, по-видимому, в связи с распространенным поверием, что через тысячу лет после разрушения иерусалимского храма (около 1070 года) должно наступить «время избавления». В стихах Иегуди Галеви несколько раз повторяется вопрос, почему начало нового тысячелетия не принесло избавления измученной нации: «Она считала тысячу лет концом своего срока (пребывания в голусе), но обманулась во всех своих расчетах». И поэт непрестанно вопрошает Бога, когда же будет конец рассеянию нации, которую он когда-то назвал своей «избранницей»:
«На орлиных крыльях нес Ты голубицу (еврейскую нацию), приютил ее некогда на своем лоне, скрывал ее в тихих покоях, — отчего же Ты теперь ее покинул, чтобы она скиталась в лесах, где со всех сторон расставлены ей сети? Чужие искушают ее другими богами, а она втайне плачет об Избраннике своей юности... Отчего же так далек от нее Друг небесный и так гнетет ее враг?»
Самыми сильными из национальных элегий Галеви являются те, где поэт изливает свою страстную тоску по древней родине Израиля, по Святой Земле и разрушенном Сионе:
«О, чудный край, радость мира, град великого Царя! К тебе рвется душа моя из крайнего Запада! Жгучая жалость наполняет меня, когда вспомню о древнем величии твоем, ныне исчезнувшем, о твоем приюте, ныне опустошенном. О, кто понес бы меня на орлиных крыльях — и я напоил бы землю слезами своими, я обнимал и целовал бы камни твои, и вкус твоих глыб был бы для меня слаще меда!»
«Мое сердце на Востоке, а я — на крайнем Западе, как же могу чувствовать вкус в том, что я ем? Как исполню я свои обеты, пока Сион находится в оковах Эдома, а я — в цепях араба? Не прельстили бы меня все блага Испании, если бы только я мог своими глазами узреть прах разрушенного храма»[26].
Эта страстная тоска по Сиону не была только поэтическим порывом: она охватила все существо Иегуды Галеви, для которого заветным желанием стало увидеть священные развалины и, созерцая их, перенестись мысленно в славное прошлое израильского народа. Друзья старались удержать его от опасного путешествия в далекую страну, где господствуют крестоносцы, и Галеви ответил им стихотворением («Ha’juchlu pegarim»), поражающим глубиной чувства и дивной гармонией стиха. Поэт не мог противиться «обету сердца». После смерти жены он покинул свой приют в Испании, разлучился со своей единственной дочерью и любимым внуком, с учениками и друзьями и предпринял далекое путешествие в Святую Землю (ок. 1140 г.). Будучи на корабле, Иегуда Галеви сочинил те прелестные стихотворения, в которых с такой художественной силой изображены бурное море и душевное состояние человека посреди мощной водной стихии. Остановившись в Египте, поэт-пилигрим жил некоторое время в Александрии, Каире и Дамиете. Здесь он был окружен восторженными почитателями, между которыми находился и глава («нагид») египетских евреев, Самуил абу-Мансур. Из Египта Иегуда Галеви направился в Палестину, и прежде всего — к Иерусалиму, столице крестоносцев. Что сталось там с поэтом — об этом история молчит; неизвестно даже, достиг ли он Иерусалима, цели своих пламенных стремлений, где христианские пришельцы запрещали жить потомкам иудеев. По-видимому, он умер вскоре по прибытии в Палестину. Одна легенда рассказывает, будто Галеви, дойдя до ворот Иерусалима и увидев издали развалины святого града, разорвал в знак траура край своей одежды и бросился на землю, орошая ее своими слезами. Тут стал он восторженно петь свою знаменитую элегию, начинающуюся словами: «Сион, ведь ты спросишь о судьбе твоих пленников». В это время проезжал мимо какой-то всадник и, увидев распростертого на земле молящегося еврея, наехал на него и растоптал копытами своего коня. Если в этой легенде есть какая-нибудь доля правды, то разве только в том, что дикий рыцарь из франков-крестоносцев убил пилигрима-еврея, осмелившегося подойти к христианским святым местам; но легенда говорит о всаднике-арабе, который тогда не мог появиться в Иерусалиме и во всяком случае не мог ничего иметь против еврея,
